Марина Ламбертц-Симонова – писатель, член Международной гильдии писателей. Живет в Германии.
Лада Баумгартен: Марина, как вы оказались в Германии?
Марина Ламбертц-Симонова: Я переехала в Германию из Санкт-Петербурга, где родилась и выросла, как и мои родители, в 1993 году. До отъезда меня приняли в Союз профессиональных писателей Санкт-Петербурга, где я стала одним из самых молодых членов. В Германии я приехала с удостоверениями корреспондента нескольких Питербургских газет, одновременно стала внештатным корреспондентом различных газет и журналов, издающихся в Германии. В настоящее время продолжаю сотруднечество с печатными органами и работаю в частной медицинской практике мужа – немецкого врача терапевта, являюсь его помощником, часто сопровождаю во время ночных дежурств по городу и области по неотложной помощи тяжело больным людям. Постоянно выезжаю вместе с ним вот уже 22 года на различные медицинские конференции и конгрессы, делаю репортажи и интервью с различными врачами, профессорами на медицинские темы.
Лада Баумгартен: О, да у вас насыщенная трудовая жизнь. А есть ли время на себя лично – хобби, например?
Марина Ламбертц-Симонова: Меня увлекает многое, часто бываю в театрах, на концертах, выставках, на танцевальных вечерах, много путешествую по разным городам и странам. Эти мои увлечения полностью разделяет и мой муж, хотя времени у него очень мало, собственно, как и у меня. Одно время я даже занималась в студии при нашем профессиональном театре, а теперь увлеклась восточными танцами.
Лада Баумгартен: Я знаю, что у вас большая семья, но кроме того и немалая «коллекция» кошек, – так ведь?
Марина Ламбертц-Симонова: Я очень люблю детей и животных. Много общаюсь и работаю над совместными проектами с детьми – юными художниками, в том числе, со своими тремя внуками. С самого моего рождения у меня дома жили разные животные. Я участвовала в выставках для них, практически с самого начала их проведения в Санкт-Петербурге, и в работе по защите бездомных животных. В Германию со мной переехали три кошки, а в настоящее время вместе с нами живут 4 кошки. По-прежнему бываю на выставках животных, где делаю репортажи.
Лада Баумгартен: А как родные относятся к вашим увлечениям? Ладят ли дети, внуки, муж, мама и кошки?
Марина Ламбертц-Симонова: С нами вместе живёт и активно участвует в жизни нашей семьи моя мама, которой исполнилось 94 года. Общение с пожилыми людьми, равно как и с молодёжью, входит в круг моих интересов. У меня теперь две родные мне страны. Я очень люблю город моих предков-Санкт-Петербург и частые посещения его, в том числе, поездки на писательские мероприятия и награждения, всегда праздник для меня. Но я с радостью возвращаюсь в Германию, где меня любят и ждут, где есть много и русских, и немецких друзей, где проходят мои выступления, встречи с читателями, где родились мои внуки, в чьих жилах течёт уже и немецкая кровь.
Лада Баумгартен: Внуки, наверное, пошли в бабушку?.. Их имена не раз фигурировали в наших конкурсных проектах.
Марина Ламбертц-Симонова: Внуки рисуют, пишут стихи, занимаются музыкой и играют в театре, выступают в концертных залах и на спортивным соревнованиях, где постоянно присутствую и я. И это тоже включено в круг моих повседневных интересов. Так что жизнь у меня сверхнасыщенная и не укладывается в рамки обычного дня.Пишу только ночами и очень мало сплю. С огромной радостью езжу по всему миру на фестивали, если это удаётся. Хочется ещё так многое успеть увидеть и сделать! Надеюсь, что это удастся.
Лада Баумгартен: Когда и почему вы решили стать писателем?
Марина Ламбертц-Симонова: Я никогда не принимала решение стать писателем, и даже не мечтала о таком высоком звании. К этому, наверное, каким-то образом меня вела сама судьба. Писателей я всегда считала «небожителями» – с раннего детства я восхищалась людьми, которые умели превращать обычные слова в стихи и прозу, что казалось мне очень высоким искусством, недоступным для обычного человека. Наверное, ещё и потому, что в мои детские руки попадали только очень хорошие книги, стремительно будившие воображение и пронзавшие душу и сердце совсем маленькой девочки, которой я была тогда, когда начала читать самостоятельно.
Лада Баумгартен: А кто ваши родители?
Марина Ламбертц-Симонова: Мой папа, который со школьной скамьи добровольно ушёл на войну, выжил чудом, и вернулся домой израненным человеком (он не только воевал и совершал истинные подвиги, но и пережил чудовищный лагерь смерти, попав в плен и оставшись в живых среди единиц заключённых и обречённых на смерть…), украдкой писал стихи, не показывая их никому и даря на праздники лишь мне и маме…
Папа, родившийся в семье, где было 8 детей, с детства мечтал стать артистом и играл в школьном театре главные роли все годы учёбы. У нас дома долго хранились пластинки, где были записи некоторых его ролей в спектаклях и чтения стихов Пушкина и других поэтов в его исполнении. На последнем школьном вечере перед войной, когда он заканчивал 9-ый класс, директор школы прочил ему карьеру большого артиста.
Но война разрушила его мечты. А когда он вернулся домой в полуразрушенный город, где погибла мама и другие родственники, и царил сталинский режим, его никуда не брали на работу, так как он был в плену… Он вынужден был покинуть город, где родился и вырос…
Позднее, когда он женился на моей маме и родилась я, ему пришлось стать автослесарем и трудиться по 48 часов подряд, ремонтируя огромные машины-тяжеловозы в пригороде Ленинграда, чтобы другие 48 часов быть со мной. Я часто болела и росла, как тщедущный цветок в Питерском дворе-колодце, в самом центре города, в крохотной комнатке коммуналки, в которую превратили квартиру, до войны принадлежавшую маминой семье.
Папа рано приучил меня к чтению книг. Я читала с утра до ночи, так как почти не посещала детсад, и уже просто детских книг мне не хватало. В 5-летнем возрасте папа познакомил меня не только со сказками Пушкина и книгами Дикенса, но и с романами Гюго, я очень серьёзно увлекалась ими. Моими любимыми книгами стали «Отверженные» и «Собор Парижской Богоматери», а колыбельными с раннего детства были военные песни и, так называемые, «блатные» песни, которые пел мне папа, успевший поработать после войны и на угольных шахтах и на «зоне» с заключёнными… В этих песнях я находила столько романтики и души… Они пробуждали во мне чувства сопереживания и… любви…
Папа читал мне много стихов и постоянно водил не только в особо уникальные Питерские музеи и на выставки, мало знакомые даже для горожан, но удивительно интересные, о которых он мог рассказывать часами, но и на встречи с поэтами в «Книжную лавку писателей» на Невском проспекте города, где я всегда была самым юным слушателем. Папа держал меня на руках в толпе, окружающей поэтов, которые читали там, стоя по ту сторону книжного прилавка, стихи из своих новых тоненьких книжечек. Увидев, что я, сидя у папы на руках, слушаю с открытым ртом, мне часто дарили эти книжечки с автографами в подарок – «на вырост», так сказать. А я и их буквально проглатывала, так они мне нравились. Может быть, я не всё понимала, но меня захватывал сам ритм зарифмованных строчек… Это казалось мне блаженством. А авторов я, как уже писала выше, просто боготворила, и они казались мне гениями…
Вообще-то, я с раннего детства, едва научившись говорить, мечтала стать артисткой, и только артисткой! С четырёх лет и до окончания средней школы я уезжала на всё лето в пионерские лагеря, где работала медсестрой моя мама. Мне повезло: там были виликолепные «кульмассовые» работники, которые вывели меня на сцену с чтением стихов. Особенно я любила (уже в 4 года) читать стихи про любовь, получая за это оглушительные аплодисменты. Помню, что была настолько маленькая, что меня поднимали на сцену на руках, особенно во время частых концертов в воинских частях на Карельском перешейке, куда меня всегда приглашали в составе агитбригад пионерлагеря. И аплодисменты всегда кружили голову робкой и тщедушной с виду крошечной девочки, которая только на сцене по-настоящему оживала…
Потом я занималась в студии художественного слова, в кукольном театре и в театре юношеского творчества во Дворце пионеров Ленинграда, в прекрасном Аничковом дворце. Очень часто уже оттуда меня, наряжая в разнообразные специальные разнообразные «пионерские формы», посылали для встречи «высоких гостей», прибывавших в нашу страну с визитами: я вручала им цветы и громко и смело произносила какие-то строки приветствия в рифму…
Лада Баумгартен: Вот это мульти-культи-талант! Я восхищаюсь вами! А как у вас дела обстоят с музыкой? Я не случайно спрашиваю, ведь мы с вами сейчас готовим целый песенный сборник.
Марина Ламбертц-Симонова: Вообще-то я мечтала играть на музыкальном инструменте, но моя семья бывших фронтовиков, очень нуждалась, и денег с трудом хватало лишь на еду. И скрипочку или гитару мне так и не приобрели. Когда я поступила в первый класс знаменитой школы на Фонтанке, где был лучший в городе (среди школьных учереждений) актовый зал, я выступала там. Особенно произвёл на меня неизгладимое впечатление концерт, на котором я, единственная из детей, выступала на вечере-встрече выпускников, где присутствовал Аркадий Райкин, который тоже был выпускником этой школы. Он громко смеялся, когда я, семилетка, с выражением читала стихи про любовь…
В первый же мой школьный день моя первая учительница, узнав, что я умею бойко и с выражением читать вслух, посадила меня за свой учительский стол перед первоклашками и попросила почитать им книгу, пока она тайно от директора отлучится, чтобы покормить своего младенца (учительница жила при школе), и я целый час читала будущим соученикам одну из моих самых любимых книг, которую принесла в портфельчике: « Приключения Тома Сойера», и все слушали, затаив дыхание. Помню, что одна девочка – будущая отличница, кстати, даже… описалась за партой, так как боялась выйти в туалет, чтобы ничего не упустить… Учительница вернулась счастливая, что у неё появилась подобная юная помощница и часто пользовалась моей поддержкой во время необходимых, но запретных отлучек из класса во время занятий…
Лада Баумгартен: А как у вас ладилась учеба?
Марина Ламбертц-Симонова: Когда я перешла во второй класс, став отличницей (я уже давно читала, писала, считала, играла в шахматы – всё заслуга папы!), мы переехали на так называемый «маневренный фонд» в комнатку коммуналки в одном из проходных домов на Фонтанке. Зимой я бегала в школу по льду реки, а в остальное время жизнь моя проходила в этих проходных дворах, где я создала отряд таких же почти беспризорных мальчишек и девчонок, придумав особый сценарий нашей деятельности, который периодически менялся мною, а основой служили мои фантазии, навеянные романтикой прочитанных мною книг, особенно про индейцев. Помню, что я гордо носила звание Красного Волка, руководила «подпольной» деятельностью этого отряда, мы собирались на каком-то чердаке или в подвале, расписывались собственной кровью на торжественных клятвах на бумаге, зарывали их в землю в банках, проглатывали бумажки с обещаниями и выслеживали во дворах злоумышленников, мешали криминальной деятельности настоящих воров и даже бандитов, что было небезопасно…
Лада Баумгартен: Это мне немного напоминает собственное детство – кто бы мог подумать?! Правда, мне ближе был «Тимур и его команда»…
Марина Ламбертц-Симонова: Родители наши трудились днями, а порой и ночами, и мы им ничего не рассказывали. Не однажды мне лично, причём уже не по моему сценарию, удавалось предотвратить отвратительные действия насильников, которые я, маленькая девочка, воочию видела во дворах, которые оказались моими «университетами», причём и литературными тоже, ведь я сама того не понимая, создавала сценарии «ну как в кино»… В настоящем кино я снялась несколько раз тоже, однажды даже в роли девочки… скрипачки… И меня впервые учили, как держать скрипку, о которой я так мечтала (играл за кадром кто-то другой).
Лада Баумгартен: Да… скучно вам не было…
Марина Ламбертц-Симонова: Я постоянно пыталась бороться «за правду» и вставала на защиту «обижаемых», пострадав за это: дважды у меня был перелом правой руки, и я пару лет вообще не могла писать, прервав занятия фигурным катанием, которым начала заниматься очень рано в спортивной школе «Локомотив», где изнурительно тренировались будущие чемпионы – Белоусова и Протопопов. Они были тогда кумирами пятилетней юной фигуристки. Лёд был для меня тогда настоящей поэзией, и я тоже много фантазировала, но только не решалась уложить в строчки на бумаге, хотя очень рано начала вести тайный дневничок, тем более что впервые влюбилась в пять лет в парня из пионерлагеря, которому было 16…
Лада Баумгартен: Ну, правильно, а чего мелочиться!..
Марина Ламбертц-Симонова: Мой папа тоже, как я уже сообщала, писал стихи, часто сатирические, и критические статьи, которые публиковал в основном в стенгазете на работе, что семье приносило лишь проблемы, в то время не очень-то и безопасные. А лирические стихи он посвящал только нам и никогда никому больше не показывал, но я видела у него множество исписанных мелким подчерком листочков, которые потом исчезали. Папа был очень скромным в быту человеком и выходил из этих рамок только, когда видел вопиющую несправедливость, тогда и возникала острая сатира, но мама и друзья его останавливали, так как неприятности возникали очень серьёзные, в том числе, в прессе… Борьба была слишком неравной.
В школе я была известна абсолютно вопреки своей воле, кстати, своими домашними сочинениями на любые темы, которые нам давали в школе в качестве домашнего задания. Я писала эти обычные школьные работы, на выполнение которых мои одноклассники отводили не более часа, всю последнюю ночь перед сроком сдачи, меня «заносило», и порой мне не хватало целой тетради, когда у других был лишь листок. И они получали всегда высшую оценку, хотя в самом начале я бралась за задание очень неохотно, темы казались мне какими-то заурядными штампами. Я порой просто ненавидела читать книги по программе, а потом ещё и писать о них, хотя многие из них позднее всё же захватывали меня… Но дальше школы и каких-то олимпиад по литературе и биологии дело не шло, хотя я там и была всегда в победителях, но участвовала-то не по собственному желанию, а по просьбе учителей, которые считали меня способной в этих областях.
Сама же я не бралась за написание стихов или рассказов, хотя во мне с ранних лет кипели какие-то особые, часто просто до краёв переполняющие меня чувства. Но повторюсь: я никогда не решалась их «выплёскивать», так как считала, что это делать позволительно лишь особым талантам, для меня даже скорее… гениям. Так что я точно долго не мечтала стать Писателем!
Лада Баумгартен: Но писателем вы стали, какими были ваши первые шаги?
Марина Ламбертц-Симонова: Как-то я была больна и должна была оставаться одна дома в крошечной однокомнатной квартирке, куда мы только что с огромнейшей радостью перехали из коммуналки в результате сложнейшего запутанного обмена жилплощади, проведённого чудом моим папой. Средств на покупку квартиры у нас не было, а в результате стояния в огромной городской очереди, хотя мои родители были участниками войны, а я огромное колличество раз болела пневмонией, мы крайне несправедливо получили лишь опять комнату в коммуналке на Лиговке у шумного Московского вокзала.
Теперь же мы просто ожили в буквальном смысле этого слова! «Хрущёвка» на проспекте Космонавтов в Московском районе Ленинграда казалась нам просто Дворцом и пределом мечтаний! Район утопал в зелени, и я впервые могла наблюдать из окон квартиры деревья и другую пышную растительность, что было недоступно во дворах-«колодцах» центральных районов города, где мы прежде жили. Я только начала ходить в новую школу, где почувствовала на себе взгляды и повышенное внимание старшеклассников во время школьных вечеров, где я уже играла в спектакле Наташу Ростову. Мне было 13 лет, и я сама часто влюблялась, ощущая себя абсолютно этой самой Наташей из произведения моего любимого писателя.
И вот папа, уходя рано утром на работу и понимая моё состояние, когда в доме не было больше ни одной нечитанной мной книги (и даже все библиотечные я уже «проглотила»!), неожиданно предложил мне взять лист бумаги и ручку, и написать… стих. Ну пусть хотя бы о том, что я вижу за окном… Я ужасно удивилась и лишь засмеялась тогда, приняв предложение папы за неуместную шутку, ведь первое апреля ещё не наступило… Папа уехал на работу, и я долго махала ему вслед, а он всё оборачивался и делал мне какие-то ободряющие знаки…
Помню, у меня на душе вдруг появилась какая-то непонятная тоска: вот мне уже 13 лет, а я ещё ничегошеньки в жизни не добилась и расту какая-то никчёмная – не шить, не вязать, как другие девочки, не умею, не влюбляться по-настоящему, как в тех стихах или книгах, которые постоянно читаю… Жизнь как будто мимо проходит… И даже куклу, как раньше, нельзя в руки взять для успокоения, ведь детство уже кончилось…
За окном была сплошная серость… Наступил плаксивый март с рано растаявшим снегом и скучным дождём… Даже кошки, как в прежних домах – в центре города, не бегали по крышам и не кричали свои истошные песни… О чём же писать?
Я долго грызла карандаш, торжественно врученный мне папой, а потом вдруг он как бы сам собой забегал по листку… И листка мне не хватило… Потому что к приходу папы карандаш настрочил, причём абсолютно без моей воли, не одно, а целых… пять стихотворений! Три из них, я очень смущаясь и почти крадучись, показала папе, когда мама уже легла спать… И он их внимательно и почему-то долго читал и перечитывал. А я следила за его серьёзным лицом и сгорала от стыда за содеянный мной «венегрет» из слов… Но папа вдруг посмотрел на меня почти восторженно, «другими глазами», как мне показалось, и… похвалил: «Вот видишь, доченька, что значит в окошко внимательно смотреть! Здорово! Ты можешь стать писателем, понимаешь? Нет, ты это понимаешь? Нет, конечно, в рифму могут писать все – вот даже я… Но у тебя там есть такие строчки, такие сравнения, которые говорят, что ты можешь не только смотреть, но и видеть то, что видит не каждый! Пойми это и попробуй, обязательно попробуй продолжать и дальше! Помнишь, что об этом говорили в книжной лавке на Невском поэты, когда дарили тебе книжки? Они говорили: „Такая пигалица, а уже внимательно слушает стихи! Быть ей… писательницей!“» «Но они же просто шутили, папочка!» – смущаясь, сопротивлялась я. «В каждой шутке есть доля правды! – убеждённо отвечал папа. – Кто знает, Маришка…».
Папа не знал, что ещё два стихотворения, которые мне и самой, честно говоря, понравились, хотя я не верила, что это сочинила сама, а не кто-то «нашептал» моему карандашу, я спрятала и потом доверила только своему лучшему другу и спутнику- дневнику, ведь они были о… любви и о мальчиках… Но, как я начала тогда неожиданно писать стихи, так и прекратила… Мой дневник с теми самыми первыми стихами о любви, с именами мальчиков, которые мне тайно нравились, попал в руки как раз самых противных и хулиганистых мальчишек – моих новых одноклассников. Они читали всё, что там было, вслух и смеялись, указывая друг на друга пальцами: о ком это именно я писала, интересно? А потом всплыли и имена, не их, разумеется… И они дразнили меня, гонявшуюся за ними, и перекидывали дневник, как мячик, так что из него стали выпадать страницы и записки, лежавшие меж них, чёрно-белые фото…
И я убежала, так и не собрав всё это с грязного пола, и перестала писать вовсе, даже дневник, решив, что от этого занятия лишь проблемы, так, как это было с папой и его «сатирой», в которой видели лишь критику начальства и коммунистического строя…
И только в 17 лет я снова взялась за перо и стала писать стихи для вечеров в военно-морских училищах Ленинграда, где была постоянной и очень желанной гостьей, где учились мои многочисленные новые друзья и партнёры по шикарным танцевальным вечерам – юные «гардемарины»-курсанты, в том числе – моя Первая Любовь…
Потом я писала стихи и сценарии студенческих вечеров, которые постоянно проводила с момента поступления в институт и все пять лет обучения в нём как член комсомольского бюро, отвечающий за культурно-массовую работу и редактор вузовской стенгазеты, и ещё для различных Санкт-Петербургских городских мероприятий и праздников. Мои так называемые «монтажи» читали со сцены или показывали другие люди – дети и взрослые. Но я не считала это настоящей поэзией – это было просто добросовестное выполнение мною «спецзаказов»…
А вот мой любимый курсант, ставший скоро моим мужем, за ручку буквально притащил меня в литературную студию к писательнице Елене Вечтомовой, жене известного поэта фронтовика Юрия Инге. Там мне, всегда очень смущавшейся, если дело заходило о моей «лирике», объяснили, что я могу и должна писать «по-настоящему», и заниматься этим серьёзно. Меня отправили на «поэтическую пятницу» при Доме Прессы, которой руководил поэт-фронтовик Герман Гоппе, и куда приходило много самых «маститых» и очень горластых и самоуверенных молодых поэтов, чтобы в пух и прах разорвать смельчаков, которые лишь нагло мнили себя талантами, а сами, по мнению «маститых», были лишь крикунами и графоманами от пера…
Я видела – сколько «пишущих» молодых людей убегали оттуда с позором, там никому не давали пощады, как в обычном ЛИТО. И я долго боялась раскрыть там рот, но из моего ЛИТО, где было тоже много хороших поэтов солидного возраста, меня буквально гнали туда снова и снова, чтобы наконец-то я осмелилась там прочитать что-то из своей «лирики». Ведь это давало мне возможность впервые показаться со стихами в прессе или, или… получить взбучку на всю жизнь…
Я заставила себя начать читать буквально по приказу. Мне сказали: «Что ты сюда бегаешь понапрасну, а ну сейчас же прочти один стих или уходи и больше не появляйся, ишь пигалица, какая!» И я выдавила из себя первый попавшийся стих из скомканных в потных от страха листков, которые давно носила с собой, а меня всё просили и просили: «Читай дальше, дальше!..»
«И что тут обсуждать? – загудели они наперебой, когда листки кончились. – Вот как надо писать: молодо, свежо, по-весеннему! А не то, что мы тут все пишем – тоскливое и заунывное…» Меня окружили, жали руку, приглашали в общий круг уже сложившегося коллектива. А мрачный на вид, особенно из-за контузии лица, Герман Борисович Гоппе, которого я сначала так боялась, тут же пригласил на занятия своего собственного, очень хорошего ЛИТО, которое впоследствии тоже мне очень многое дало, во Дворец культуры Милиции…
Так впервые, уже на следующей неделе в Ленинградской газете «Смена» были напечатаны в рубрике «В гостях у Пегаса» три моих стихотворения, сообщение о новом «хорошем, подающем большие надежды, молодом ленинградском поэте», и я получила свой первый в жизни гонорар, а потом ещё и ещё – следующие (стихи стали печатать), что позволило мне тоже впервые в жизни пригласить в ресторан гостиницы у Московского вокзала всю «писательскую братию» с «поэтических пятниц», которая стала не только моим восторженным Слушателем, но и Другом на годы. С того момента эти «пятницы» вошли в мою жизнь, меня стали приглашать и в другие ЛИТО… Все утверждали, что появился молодой, свежий и бодрый голос, вместо привычных тогда поэтических «завываний» о смертях и трагедиях жизни… И уже я получила право обсуждать стихи других людей. И даже песни, вступив в замечательный клуб любителей музыки при Доме композиторов Санкт-Петербурга, где осмелилась даже критиковать песенные тексты выступавшего «на клубе» Виктора Цоя и многих других знаменитостей. В этих великолепных стенах считали за честь выступать в очень узком кругу с последующим обсуждением самые талантливые музыканты. Это было просто здорово!
Жизнь питерских Домов писателей, журналистов, актёров, архитекторов, кино и учёных просто кипела в то время! Туда ходили такие уникальные личности, и за рюмочкой в узком кругу расслаблялись и рассказывали такие удивительные истории, резали в глаза такую «правду-матку» жизни, которую больше нигде себе не позволяли (до принятия «сухого закона», когда все раскрепощающие «напитки» запретили, и сразу всё увяло…) И я в этом тоже участвовала, хотя была почти всегда самой юной, меня просили читать и хвалили, хотя часто заканчивалось предложениями… иногда даже «руки и сердца», чего я тогда вовсе не желала, иногда надолго оставляя посещение любимых мест, или даже ЛиИТО, и других творческих студий, собственно, сама же теряя большие сеансы по «продвижению» моего творчества…
Но если вернуться назад – к первым шагам в Доме Прессы, то нам – постоянным участникам встреч и обсуждений – уже не хватало пятниц при «Смене», и шумная компания поэтов (очень хороших поэтов, которые уже активно печатались в прессе и альманахах, выпускали книги, покупаемые не как сейчас, а «на ура!»), продолжала чтение «по кругу», с общей бутылью вина на лестнице Театрального музея в Питере… Я была самой юной и зачастую единственной девушкой на этих чтениях… И очень гордилась этим, хотя дала понятие всем парням, что я здесь не смазливая девчонка, а… поэт…
Потом ко мне стали приезжать домой некоторые знаменитости, в том числе – известные композиторы, читавшие мои стихи в прессе, с просьбой написать… песни. И я смущенно им отказывала, считая, что это не моя «тема», а кроме того, опасаясь, что они просто увлекаются мной как девушкой, а не как автором текстов будущих песен (сегодня, когда я сама пишу эти тексты, слыша в ушах музыку, я думаю: «Ну надо же – какой я была дурочкой, столько возможностей упустила, а ведь могла стать подругой или даже… женой известных композиторов, которых обидела тогда отказом…». Но таков был мой характер – я мечтала только о Большой любви и не терпела «стариков», которыми мне казались даже тридцатилетние, не взирая на имена и известность…
Потом я стала часто бывать в Доме писателей, где меня в числе других «пищущих» стали посылать на различные конференции молодых писателей северо-запада, как делегата…
Мои стихи одобрили, к моему большому смущению, многие известные писатели, на первой же конференции рекомендовали к печати сразу три моих поэтических книжки, что было редкостью в то время, когда были огромные очереди в государственных издательствах, а частных ещё не существовало вовсе. Но я и тогда, получив признание, очень смущалась звания «писатель» и считала, что ещё до него не доросла, хотя уже часто выступала на сцене Дома Писателей Санкт-Петербурга.
Большую роль сыграли в осознании этого «призвания» мои занятия в новой «Мастерской молодых поэтов, пишущих для детей» при Доме писателей Ленинграда, которую вела замечательная, но очень строгая к творчеству учеников, поэтесса Нонна Слепакова. Попасть к ней в «немилость» за стихи было очень легко, а вот заслужить похвалу или просто одобряющий взгляд было крайне трудно… У неё я, как и на «пятницах», получила отличные поэтические «Университеты». Она рекомендовала меня уже давно в Союз профессиональных писателей Санкт-Петербурга и торопила с этим, написав очень хорошие слова к моей книжке… Так постепенно я стала понимать, что могу и должна писать… книги.
Особенно вдохновили меня аплодисменты детей, где я в компании с известными композиторами и киноактёрами в «сборных солянках»-концертах выступала от Общества книголюбов в кинотеатрах и дворцах культуры перед началом киносеансов.
Когда меня впервые делегировали на такое мероприятие перед детьми в кинотеатре «Дружба» на Московском проспекте, я категорически отказывалась, но никто не хотел слушать, что у меня нет ни одного стихотворения для детей. Концерт был уже завтра, и с раннего утра я ездила по всему городу по самому длинному маршруту замороженного автобуса, написав за это время аж три стихотворения.
На сцену кинотеатра вышла на нагнувшихся от страха ногах, в концерте со мной участвовали композитор Александр Морозов и знаменитые киноартисты. Тогда им жилось не так просто, и они подрабатывали, где могли. Для меня эти деньги тоже были нелишними. И они тоже слушали меня… Я выступала в паузе между их выступлениями. И вот свершилось! Дети не отпускали меня со сцены, хотя я должна была читать всего лишь один стих, а пришлось… все три! Потом эти концерты стали частыми, и мне поручили вести детскую литературную студию. Многие дети пришли в студию просто от нечего делать, а затем… писали стихи уже все студийцы разных возрастов, и даже спектакли ставили, выпускали рукописные книги, журналы…
Начала я заниматься и в литературной студии при Ленинградском «Детгизе» у замечательного писателя В. Воскобойникова, где мы подружились и часто общались с чудесным детским поэтом Михаилом Ясновым и с Серёжей Махотиным, который модерировал детские программы на Ленинградском радио.
Потом я стала понимать, что мои произведения нужны людям, что они могут даже помогать им в разных жизненных обстоятельствах. Так, на первых в городе выставках кошек, в огромных залах Дворца культуры им. Кирова, в Ленинградском манеже мои стихи читали на аукционах бездомных животных перед тысячами зрителей (тогда выставки вызывали просто грандиозный интерес, и люди часами стояли в очередях, чтобы туда попасть) и, благодаря и моим стихам тоже, удалось пристроить сотни бездомных животных в семьи…
Мои стихи читали на радио, с ними я участвовала в телепередачах для организации первых приютов для бездомных животных, на это новое важное дело я переводила и свои гонорары. Когда я уезжала в Германию, в Союзе писателей был проведён специальный вечер, посвящённый кошкам, где я читала свою книгу, посвящённую этим любимцам. На этот вечер даже приезжала съёмочная группа известного телеведущего программы «600 секунд» Александра Невзорова, которая снимала символическую передачу котенка от моего сиамского кота Бэмби (героя моих произведений) новым хозяевам…
Многие писатели тоже читали стихи о кошках. Ведь считалась, что душа исторического Дома писателей живёт в кошке Марии Ивановне, которая не имеет хозяина, но постоянно уже много лет обитает в этом доме… Тут же явилась, кстати, и сама Мария Ивановна собственной персоной, что тоже показалось мне Знаком свыше…
Лада Баумгартен: И все-таки сочинительство не помешало вам освоить другую профессию…
Марина Ламбертц-Симонова: После окончания института я попала на работу в Государственную инспекцию по контролю за качеством товаров на предприятиях и в торговле, стала государственным инспектором, а соответственно «грозой» для многих не совсем чистых на руку людей-производителей и продавцов на промышленных предприятиях, базах, ресторанах и в магазинах огромного города и области… Но в газетах и журналах по-прежнему печатались мои стихи и проза для взрослых и детей, хотя не только, а еще и мои статьи, репортажи и даже… стихи на эту «щекотливую тему». В газете «Вечерний Ленинград» регулярно печаталась моя сатирическая «Жалобная книга». Так я окончательно уверилась, что могу писать и это «кому-то нужно», и приносит пользу.
Лада Баумгартен: Марина, а о чем вы мечтаете сегодня?
Марина Ламбертц-Симонова: Моя мечта одна: чтобы все были здоровы – и близкие, и читатели. Здоровы и физически, и морально. А мои книги должны, как и все добрые книги, помочь в этом обязательно! И я постараюсь сделать всё-всё, что в моих силах, чтобы выполнить эту свою «сверхзадачу» на возможно более высоком уровне и для взрослых, и для детей! Ведь здоровье так необходимо для ощущения счастья!