Пётр Хотяновский

Моисей Борода: Начнём, как говорится, ab ovo (в плане литературы). Ты по (первой) профессии геолог. К часу нашей беседы ты – автор отличной прозы (за которую стал «автором года-2018» на известном русскоязычном литературном портале «Семь искусств») и соавтор с Ингой Гаручава, твоей супругой, создавший более тридцати пьес, шедших в престижных театрах в СССР, поставленных в Париже, и пр.

Как получился у тебя «прорыв» в литературу? Согласись, что между геологией и литературой – геологическая эпоха. Было ли это «писал стихи в детстве, потом бросил, перешёл на прозу» или…?

Петр Хотяновский: Нет, в детстве ни стихами, ни прозой я не грешил. Мой старший брат – да. Он, частенько, школьные сочинения писал стихами, был, не в пример мне, отличником и не доставлял никаких хлопот родителям. Чем я не могу похвастаться.

Первый и единственный стих я посвятил девице, которую пытался соблазнить. Не знаю, то ли она мой творческий посыл не оценила, то ли меня, но стихи в качестве «Троянского коня» общения с прекрасным полом я больше не использовал.

Моисей Борода: И правильно сделал. Для таких целей, как говорят, лучше всего годится не собственное творчество – каковое в юности, как правило, средней, если не начальной степени зрелости – а классика. Тут к услугам гораздо более качественный товар, позволяющий показать образованность, тонкий вкус и прочие достоинства.

Петр Хотяновский: Ну что-то в этом роде. В общем, собственной литературой в этом возрасте и не пахло.

Что касается связи «геологии» с «творчеством», в широком смысле, тут, на мой взгляд, прослеживается прямая зависимость: оба эти занятия содержат в себе значительную долю романтического представления о жизни и мироустройстве. Именно поэтому некоторые геологи и люди других профессий – совсем не неожиданно – реализуют свой «изначальный» романтизм в творчестве. В качестве примера могу привести всемирно известного композитора Гию Канчели – недавно его не стало – и не менее известного кинооператора, лауреата Ленинской премии, Ломера Ахвледиани; оба по первому образованию геологи.

Забегая вперед, хочу сказать, что музыку к нашему фильму «Земля отцов наших» и к спектаклю «Рождения планет» написал Гия Канчели.

Если поковыряться, то в российской творческой интеллигенции можно накопать не один десяток таких «перебежчиков».

Моисей Борода: Интересное наблюдение. Ну а конкретно что толкнуло именно тебя в эту сторону?

Петр Хотяновский: Что касается «прорыва» в драматургию и литературу: никак не планировал. Под творческий «каток» я попал совершенно случайно. Инга, моя будущая супруга, «наехала».

Начну с того, что я и Инга, оба тбилисцы, жившие в 15 минутах ходьбы друг от друга, познакомились в Москве. В Тбилиси, как нынче выражаются, мы крутились «в разных тусовках»: Инга – в молодой «оттепельной-литературной». Литературный кружок, в котором она состояла, привлек внимание КГБ, руководителя осудили и сослали, остальных строго предупредили.

Моисей Борода: Ну это как водится. Великий вспоминатель «Малой Земли», лауреат Ленинской премии, носитель максимально возможного количества орденов довёл страну, вкупе с соавторами проекта, до полного застоя, и книга Амальрика «Просуществует ли Советский Союз до 1984-го года» была просто констатацией факта. Факт болезни нужно было скрывать от собственного населения изо всех сил, и Контора Глубокого Бурения под руководством незабвенного товарища Бобкова бурила денно и нощно[1]. (Впрочем, объективности ради, надо отметить, что уже в первые годы Брежнева – после переворота 1964-го года, когда сняли Хрущёва, и к власти пришла давно её дожидавшаяся новая элита, – начало греметь: вспомним процесс Даниэля и Синявского). Ну и – кого под каток, кого нет – это уж решал, может быть, вовсе случай.

Может быть, Ингу спасло то, что она уехала с тобой в Тбилиси. Повезло. В Грузии, как я знаю, «Контора» действовала много-много мягче – какое сравнение с центром!

Петр Хотяновский: Ну ты идеалист! Впрочем, в отношении везения – может быть, так оно и было. Я хорошо был знаком с творчеством «самиздата», у меня до сих пор хранятся раритетные его образцы. Смешно, что за хранение Набоковского «Дара» или «Лолиты» можно было получить реальный срок. За анекдоты тоже не жаловали. Мне нравились про «Бровеносца в потемках» и про «Живее всех живых» и мавзолейного жителя.

Что до тусовок – я был в другой тусовке: горнолыжников, скалолазов, альпинистов и любителей рискованных приключений.

Моисей Борода: Ну насколько я тебя знаю, ты таким в какой-то мере остался. Об этом – позже.

Петр Хотяновский: Затравка для читателей?

Моисей Борода: Почему нет? Но возвратимся к творчеству.

Твой жизненный и творческий союз с Ингой – поэтом потрясающей одарённости, уже в пору вашего знакомства состоявшимся поэтом – счастливый и редкий своей гармонией союз двух творческих людей, продолжается фактически и сейчас, после её безвременной кончины. Но началось ваше знакомство совсем не безоблачно.

Петр Хотяновский: Ну «не совсем» подходит больше, чем «совсем не». Наша первая встреча: студентки режиссерского факультета ГИТИСа и студента геологического факультета МГУ произошла в Москве на квартире моего старшего друга, альпиниста, писателя и сценариста Вадима Михайлова[2]. Я, только что вернувшийся после трёхмесячного «ползания» по горам, с язвами на руках от укусов комаров, пошел варить кофе.

Когда я вышел на кухню, Инга, как мне рассказал потом Вадим, оценив мой вид, заявила: «Я не буду пить кофе, сваренный руками этого сифилитика».

Моисей Борода: Вот так – прямо, коротко и чётко. Но почему вдруг «сифилитик»? Не совсем стандартное впечатление от мимолётного знакомства.

Петр Хотяновский: Дело в том, что незадолго до этого она убежала из общежития театрального института на Трифоновке, где были зафиксированы случаи сифилиса.

Моисей Борода: В общем, пить кофе, сваренный руками «этого сифилитика», Инга не стала. Но знакомство всё же состоялось, и впечатление она произвела глубокое с первых же минут?

Петр Хотяновский: Помнишь, у Высоцкого была песенка про Марину Влади: «Ну что с ней говорить, она живет в Париже, с ней сам Марсель чего-то говорил». Инга жила в Москве, и с ней «чего-то говорил» – Андрей Тарковский, ей посвящал мадригалы Андрей Волконский, шахматные партии – Борис Спасский, дружила с режиссером Петром Фоменко, который стал и моим другом, ну и т.д.

Моисей Борода: Хорошо, и как же складывались отношения дальше?

Петр Хотяновский: Тут немного истории. Руководитель Ингиного курса в ГИТИС-е был Алексей Дмитриевич Попов, худрук Театра Армии, Народный СССР и лауреат всех главных Советских премий, он предрекал Инге не большое будущее в режиссуре, но разглядел в ней талант писателя, о чем и написал в ее записных книжках. Для большой режиссуры помехой стали несколько обстоятельств. После смерти А. Д. Попова поменялся руководитель Ингиного дипломного спектакля, с которым она не нашла общий язык. И была права. Она ставила пьесу Чаковского «Свет далекой звезды», с Андреем Поповым и Добржанской в главных ролях. Премьера вышла одновременно с премьерой этой пьесы во МХАТ-е. В журнале «Театр» в 1965 году вышла большая рецензия, где Ингин спектакль очень хвалили, а мхатовский разнесли в пух. Честно говоря, пьеса была слабенькая, Инга, с согласия автора, ее переписала, а МХАТ поставил по тексту. Из-за конфликта с руководителем постановки Инга отказалась от следующей постановки в театре и уехала со мной в Тбилиси. Большая карьера в режиссуре у нее не сложилась, хотя несколько спектаклей по своим пьесам мы вместе поставили, но будущее драматурга, писателя и поэта – состоялось.

Моисей Борода: То есть знакомство с тобой её все-таки впечатлило?

Петр Хотяновский: Тут, может быть, совпало многое – в частности, и то, что тяжело заболел её отец (Инга сама из Тбилиси). Ну а что касается меня и впечатления – студент МГУ, будущий геолог, поначалу не привлек ее внимание, но, когда Инга узнала меня поближе, «венерические» страхи ушли и, оказавшись в одно время со мной на каникулах в Тбилиси, она предложила мне написать киносценарий.

Моисей Борода: Как говорится: О-оп! Умеешь-не умеешь плавать – полезай в воду (океанскую притом).

Петр Хотяновский: Да, что-то в таком роде, аналогия близкая. С таким же успехом мне можно было бы предложить решить теорему Пуанкаре, но «Троянский конь» во мне шепнул: «Соглашайся, а там, как получится».

Моисей Борода: Сказался опыт тусовки любителей острых приключений!

Петр Хотяновский: Не без этого. Но – получилось! Первый сценарий – «Такая долгая ночь» («Киностудия Грузия-фильм», 1964 год), был куплен сразу. Получилось создать не только творческий, но и семейный союз, который продлился сорок семь лет и завершился быстро и неотвратимо.

Получилось написать и поставить в театрах, в кино, на телевидении и радио более тридцати пьес и сценариев. А также семь спектаклей по нашим пьесам шли в Московских театрах: Советской Армии, им. Станиславского, им. Пушкина, Театре Наций, Современнике, Театре музыки и драмы Стаса Намина, Телетеатре канала Культура. Четыре пьесы – в Санкт-Петербургских театрах. Из семи пьес, поставленных в Тбилисских театрах, три поставлены на сцене Марджановского театра. Четвертая пьеса для этого театра, написанная специально для блистательной актерской пары – Отара Мегвинетухуцеси и Гурады Габуния, к сожалению, не дошла до сцены, репетиции прервали из-за болезни и смерти Отара. На пространстве бывшего СССР и нынешнего ближнего зарубежья наши пьесы поставлены в десятках театров.

Три киносценария получили призы на конкурсах в Америке «Хартли-Меррил прайз», институт Р. Редфорда, в г. Сандансе, Приз «Эйзенштейна-Гемини-фильм», в Москве. Первый приз Всемирного конкурса радиопьес БиБиСи и постановка спектакля по пьесе «Мистификатор» в Лондоне.

Пьеса «Мистификатор» только в Петербургском театре «Комиссаржевской» не сходила со сцены 10 лет и выдержала 200 представлений.

Американская киностудия AFL prodakchn выкупила у нас права на сценарий по ней. На этой же студии по нашим сценариям снято четыре фильма из сериала «Гаишники», вышедшего на телеэкраны в начале двухтысячных.

У Инги «получилось» написать много прекрасных стихов. К сожалению, она не увидела сборника своих стихотворений – «Между небом и землей», вышедших двумя тиражами в разных московских издательствах. Не увидела презентаций сборника в «Тбилисском доме литераторов», в «Центре Александра Солженицына» в Москве и в «Юсуповском Дворце» в Санкт-Петербурге.

У меня же «получилось» написать, издать и стать «Автором года» за сборник прозы – «Грязная сучка».

Моисей Борода: А геология нервно курила в сторонке, оплакивая себя оставленной Петром Хотяновским?

Петр Хотяновский: А вот и нет! У меня «получилось» заниматься творчеством, не бросая работу по своей основной специальности – геологии, где я проработал сорок с лишним лет. Последний мой «авторский» проект в этой области: «Разведка и подсчет прогнозных запасов золото-медно-кобальтого месторождения на территории Абхазии». Подсчитанные запасы мне удалось защитить на Коллегии министерства геологии СССР, и они вошли в Государственный реестр природных ресурсов. Это был первый случай утверждения запасов, подсчитанных с использованием специальных компьютерных программ. Коллеги-геологи поймут, о чем я. Увы, дурные события не позволили довести работы на месторождении до подсчета окончательных запасов. Впрочем, имея в виду уникальную природу этого региона, нужно о многом подумать, прежде чем нарушать ее ради металлов, которые можно добыть и в других местах.

Моисей Борода: Получилось, как понимаю, практически всё.

Петр Хотяновский: Из того, что «недополучилось», могу назвать больше десятка проавансированных пьес и киносценариев, ждущих своих постановщиков, а точнее продюсеров с деньгами.

Среди них есть одна пьеса с поразительной судьбой – «Капитолийская волчица». Ее дважды полностью купили, но она никак не добралась до сцены. Особенно обидно, что она не вышла на сцену с великой Инной Чуриковой. Когда с нами подписывали договор, мы встретились с ней, поговорили о сроках и режиссере – ставить должен был ее муж, известный режиссер Глеб Панфилов. После «скрепления» договора шампанским, я сказал Инге: «Слишком хорошо все складывается. Черт испортит проект». Так и вышло. Инна разругалась с продюсером, который купил пьесу, и ушла из проекта.

Моисей Борода: Ты оказался прав!

Петр Хотяновский: Продюсер до сих пор мотает «Волчицу», но я очень надеюсь, что «Волчица» прорвется на сцену. Она очень того стоит.

С большой печалью вспоминаю несостоявшийся проект в «Театре на Таганке». Анатолий Васильевич Эфрос, тогда худрук театра, пригласил для постановки нашей пьесы «Следственный эксперимент» известного по Москве режиссера, Бориса Щедрина. Пьесу купили, договор заключили, сроки определили, роли распределили и случилась беда для всего театрального мира – Анатолий Эфрос умер. Новому худруку ни Гаручава-Хотяновсий, ни их пьеса, ни Борис Щедрин оказались не нужны.

Но в этой истории была и радость. Мы познакомились с Марго Эскиной, она была завлитом у Эфроса, очень подружились, да так, что впоследствии стали родственниками: мой племянник женился на дочери Маргоши, и у нас образовался общий внук.

После «Таганки» Марго много лет была директором «Дома актеров» и кумиром всей театральной Москвы. Увы, несколько лет назад ее не стало.

Моисей Борода: Как зародился и воплотился в сценарий кинофильма замысел первой пьесы?

Петр Хотяновский: Первый сценарий «Такая долгая ночь» был написан с абсолютной наглостью дилетантов. Мы сложили его из элементарных представлений о развитии сюжета. Поскольку никак не рассчитывали на успех, то и фантазировали свободно. История получилась достаточно банальная, но это был тот случай, когда банальщина находит своих ценителей. Сегодняшнее сериальное кино этому лучшее подтверждение.

Моисей Борода: За первой пьесой последовала вторая… Было это, как в моей «Балладе о благородном рыцаре»: «за первой вторая вела уже третью!» или по-другому? Как возникали вдруг сюжеты новых пьес (вопрос, может быть, на засыпку?

Петр Хотяновский: Все наши последующие сценарно-драматургические работы не «строились». Я бы сказал: они «возникали». Иногда – из случайных фраз, иногда – из вдруг пришедшего названия. К примеру: утром за завтраком Инга сказала мне, что придумала хорошее название для нашей следующей пьесы «Фрак для Нобеля» и спросила – о чем будет пьеса? Я ответил мгновенно (вот те крест). Пьеса – монолог Бродского перед выходом на Нобелевскую церемонию. Такое взаимопроникновение в мысли друг друга с нами случалось часто. Пьесу-монолог о И. Бродском мы написали для нашего друга, великолепного актера и человека Георгия (Юры) Тараторкина. К сожалению, прочтение пьесы режиссером оказалось настолько «не туда», что мы «отозвали» пьесу. К счастью, договор на постановку еще не был заключен.

Сюжет первой пьесы… первоначально он был написан киносценарием, пришел мне в голову в горах Кавказа. Тогда там еще оставалось много «военного железа» и незахороненных останков немецких и наших солдат. Это был сценарий о встрече во время войны в горах немецкого разведчика, сына грузинских эмигрантов, выросшего в Германии, и старика свана, потерявшего сына на войне, устроившего в горах «охоту» на немецких солдат. В годы войны граница окопов проходила ровно по перевальной зоне Кавказского хребта.

Пока «Грузия-фильм» и Госкино размышляли над сценарием, мы переписали этот сюжет для театра и поставили пьесу под названием «Когда придет мой час» в театре Советской Армии в Москве, потом в Марджановском театре в Тбилиси и в нескольких театрах Союза. В 1979 году фильм с таким же названием поставила и «Грузия-фильм». Его купили три десятка стран, и мы заработали приличные по тем временам деньги.

Моисей Борода: Расскажи о семье, предках. Имя твоей мамы – Ирина Петрова – знали в Тбилиси все, так или иначе соприкасавшиеся с английским языком. И конечно, я слышал это имя, поизносившееся всегда с «О! Петрова», – неоднократно. От тебя услышал и несколько других, более чем именитых имён. Пожалуйста, о маме и о них.

Петр Хотяновский: Что касается мамы, Ирины Владимировны Петровой, она воспитала целую плеяду специалистов английского языка в Грузии. В 1947 году она вместе с Георгием Квеселава и еще одним лингвистом (фамилию не помню) организовала первый в Грузии «Институт иностранных языков», где больше двадцати лет заведовала кафедрой английского языка. В шестидесятых годах при ее участии были созданы «Высшие курсы» для повышения квалификации преподавателей вузов.

В мамином переводе на английский язык несколькими изданиями вышел древнерусский эпос «Слово о полку Игореве». Академик Дмитрий Лихачев считал эту работу лучшим ритмованным переводом с использованием староанглийского языка.

Моисей Борода: Английский, насколько я от тебя знаю, она получила от своей гувернантки.

Петр Хотяновский: Именно так. Звали гувернантку мисс Феллоуз. Она была подданной Великобритании.

От матери-немки, Веры Вурцель, мама «получила» немецкий язык, а во французской школе – французский. Если прибавить к этому математический склад ума, то не удивительно, что с первых дней войны ей как лингвисту-полиглоту «предложили» работу дешифровальщицы в спецподразделении разведки. В этом качестве она успела побывать в Крымском окружении, откуда чудом спаслась, а потом в «группе обеспечения» на Тегеранской конференции в 1943 году.

Ее проезд после конференции к «месту службы» через Тбилиси я запомнил на всю жизнь: сильно проголодавшимся за время войны трем детям она привезла сказочный американский военный паек. Тогда я первый раз поел настоящие финики (второй раз такие финики я поел два года назад в Израиле). И еще, как сейчас, вижу: среди горы всяческих яств стояли белые лаковые лодочки на маленьком каблучке, сестре было четырнадцать, и она была счастлива.

Моисей Борода: В тебе «смешано», во всяком случае, более десяти кровей: русская, польская, немецко-шведская, грузинская… еврейская и т. д. Кем ты ощущаешь себя? Точнее, к какому берегу тянет сильнее?

Петр Хотяновский: Родословная Петровых мне известна на «глубину» пра-пра-дедушки, белозерского помещика, Павла Петрова. Он владел под г. С-Петербургом 10 тысячами акров земли. Его сын, Николай Павлович Петров, стал первым российским академиком математиком-механиком. Один сын Николая Петрова, Николай Николаевич Петров, стал основателем российской онкологической службы, а второй, Александр Николаевич Петров, мой прадедушка, дослужился до председателя коллегии мировых судей С-Петербурга. Его сын, Владимир Александрович Петров, отец моей матери и мой дед, был управляющим удельными (царскими) имениями на Кавказе. Он посадил с помощью привезенного из Китая чаевода Лао Джинджао первую в Российской империи промышленную чайную плантацию в Аджарии и построил в Чаква чаеперерабатывающую фабрику. Мама родилась именно в Чаква.

Моисей Борода: Это русская ветвь. А немецкая?

Петр Хотяновский: Немецкая родословная, Вурцели – потомственные инженеры Екатерининского призыва. Мой прадед, Евгений Вурцель, действительный статский советник (гражданский генерал), проектировал и строил железные дороги на Кавказе, проектировал Транссбирскую магистраль и был начальником строительства участка Междуреченск-Владивосток. В интернете можно найти фотографию: инженер Евгений Вурцель и его друг, известный полярник Фритьоф Нансен во Владивостоке.

Моисей Борода: Но Хотяновский, как я знаю, польская фамилия?

Петр Хотяновский: История появления Хотяновских на Кавказе связана с польскими восстаниями против Российской Империи в тридцатых годах 19 века. Ссыльный польский офицер Станислав Хотяновский прибыл на Кавказ с женой француженкой, родившей здесь моего деда, Николая Хотяновского, который, женившись на сиротке Тасо (Таисии) Карашвили, прижил четырех сыновей и одну дочку. Мой отец, Андро (Андрей) Хотяновский, был четвертым ребенком в семье. В свое время он осчастливил мир мной, Хотяновским Петром Андреевичем.

Моисей Борода: Сплетение Польши и Грузии!

Петр Хотяновский: Ну, и, наконец, еврейские корни. Я уверен, что любой человек несущий в себе несколько кровей, обязательно имеет хоть маленькую толику еврейской крови.

Моисей Борода: Услышал бы такое патентованный антисемит – да он бы пятнами пошёл, чешуей оброс, а потом захотел бы поквитаться с тобой методом удушения.

Петр Хотяновский: Что до пятен и чешуи – так ему было бы и надо. А насчёт поквитаться – боюсь, что контрреакция ему бы очень не понравилась. Всерьёз же: как ни как, история еврейской крови пару дней назад отметила свое 5778-милетие.

Что касается конкретно меня, если промышленники братья Енакиевы, основавшие на Украине угледобычу и металлургическую мануфактуру были выкрестами Енохами, то и во мне есть струйка этой крови: Моя прабабушка Вера, в замужестве Вурцель, была сестрой промышленников Енакиевых. Кстати, город до сих пор носит их имя – Енакиево.

Моисей Борода: Не знаю. Енакиевы, вроде, дворянский род, даже со своим гербом, но, может быть, твои Енакиевы – другая, независимая ветвь?

Петр Хотяновский: Оставим сей вопрос пока открытым.

Моисей Борода: Одним из – для меня, во всяком случае, – невероятных эпизодов твоей биографии является первый в твоей жизни прыжок с парашютом, совершённый в 80 лет. Что это было за ощущение? Как ты вообще на это решился? Или это в натуре?

Петр Хотяновский: Мне часто задают этот вопрос. Обычно я отвечаю, что сделал это, чтобы людям на моей панихиде было о чем поговорить. Если серьезно, я всегда мечтал это сделать, а подвернулся случай – не раздумывая, прыгнул. Но это было до моих восьмидесяти. Вторым прыжком я отметил свое 80-летие и потребовал, чтоб в момент приземления мне поднесли бокал шампанского. Что и было зафиксировано видеосъемкой. Перед первым прыжком, сидя в самолете, я померил пульс – 58 ударов в минуту, на земле, после прыжка с высоты 3.000 метров, пульс был 62 удара в минуту. Иначе как эмоциональным идиотизмом это не назовешь.

Моисей Борода: Ну это ты загнул! Всё же член альпинистской тусовки и тусовки любителей острых ощущений под твой термин не подходит. Но не буду спорить о твоём определении. Оставаясь в его поле, логично спросить: что ещё делает «эмоциональный идиот».

Петр Хотяновский: До сих пор, спасибо Господи, зимой катается на горных лыжах…

Моисей Борода: Завидую белой завистью! Я и на нормальных-то лыжах кататься не умею, а тут человек на восемь лет старше – и на горных! Впрочем, завидуй-не завидуй – умения не обретёшь!

Петр Хотяновский: Ну а ещё – не дурак выпить с друзьями бутылку хорошего вина.

Моисей Борода: Вот последнее я торжественно и с удовольствием подтверждаю.

Петр Хотяновский: Честно говоря, есть люди, которые считают меня «идиотом» в прямом смысле этого термина, совсем не за прыжки с парашютом, а за изданный к юбилею сборник моей прозы – «Грязная сучка». Правда, существуют и другие мнения: русскоязычный интернет-портал «Семь искусств» признал меня «Автором года».

Моисей Борода: Рад, что тогда удалось тебя убедить отдать мне для передачи в «7 искусств» твой рассказ.

Петр Хотяновский: «Грязную сучку» поместил на своих страницах английский журнал «Русский Альбион». В июле этого года в Москве «Дом музей Алексея Толстого» устроил мой творческий вечер и презентацию «Грязной сучки». Как бы идиот, но не очень.

Моисей Борода: И в заключение несколько коротких вопросов. Любимые фильмы?

Петр Хотяновский: Тренд предпочтений – фильмы режиссеров: Бергмана, Феллини, Тарковского, Кустурицы, Формана, Иоселиани, братьев Шенгелая и т. д.

Моисей Борода: Любимые композиторы (классическая музыка, джаз)?

Петр Хотяновский: Тренд предпочтений в классической музыке: Гендель, Бах, Пёрселл, Моцарт, Бетховен, Рахманинов, Скрябин, Прокофьев. Классический джаз: Билл Эванс, Эрол Гарнер, Телониус Монк, Оскар Питерсон, Рей Чарльз, Мишель Петручиани.

Моисей Борода: Любимые поэты, писатели, драматурги, художники?

Петр Хотяновский: Тренд предпочтений в поэзии: Лермонтов, Тютчев, Бродский, Пастернак, Цветаева, Ахматова и, конечно, Инга Гаручава. Проза: всеобъемлющий Федор Достоевский. Драматургия: всеобъемлющие Уильям Шекспир и Антон Чехов. Живопись: Иероним Босх.

Моисей Борода: Спасибо за беседу

Петр Хотяновский: Спасибо тебе.

[1] Филипп Денисович Бобков с 1969-го по 1991-й год – последовательно начальник 5-го управления, затем зам. и первый зам. председателя КГБ СССР. Генерал армии. Активный борец с инакомыслием и с «идеологическими диверсиями».

[2]          Автор сценария культового сериала «Бандитский Петербург».