Владимир Рабинович: Случайность и неизбежность

Владимир Волкович (Рабинович) – писатель, историк, публицист, член МГП. Покинул этот мир в 2020 году.

Лада Баумгартен: Владимир, ваша автобиография начинается с таких слов: «Родился в последний год Великой Отечественной войны, промозглой ноябрьской ночью, посреди города Казани, на татарском кладбище «Тат мазар». В домишке, сколоченном отцом из старых фанерных ящиков, был сильный холод,  который запомнился на подсознательном уровне, и послужил одной из причин переезда в жаркую страну к тёплому морю. Правда, это случилось только через полвека». Но ведь это почти начало, наверное, не простой, но интересной житейской истории, наверняка воплотившейся в одну из Ваших книг? Я права? Если еще не воплотилась, хотя само по себе вступление уже интригующе, то наши читатели с удовольствием прочли хотя бы вкратце продолжение, расскажите, что было дальше?

Владимир Рабинович: Действительно, эти несколько предложений, написанные для автобиографии, вобрали в себя целый пласт времени, который я описываю в своём автобиографическом романе «Дорога через вечность». Начинается эта книга в 607 году до н.э., в год разрушения Иерусалима и изгнания иудеев в Вавилон. В толпе тех, кого изгоняли, шагал рядом с пророком Иеремией и мой предок — Зеэв. Я же рождаюсь только в третьей части романа…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ: НАЧАЛЬНЫЕ  СТУПЕНИ  ЖИЗНИ. Глава первая. Я РОДИЛСЯ.

Тысячу лет тому назад там, где в Волгу впадала небольшая тогда безымянная речушка, булгарский царь Шамсун-Саид основал город – крепость для защиты царства своего от северных народов. Город назвали Газан, по имени одного из царей Волжско-Камской Булгарии. Потом это слово стали произносить как Казан – Казань, а безымянную речушку назвали Казанкой.

Старое кладбище «Тат-мазар» (татарское кладбище), на котором сотни лет хоронили умерших, и которое было расположено за пределами крепостной стены, с течением времени оказалось почти в центре разросшегося города. На этом кладбище холодной ноябрьской ночью последнего года Великой войны родился мальчик. Это было необычно, это было удивительно, это было символично, это было страшновато – на том самом месте, где лежали десятки поколений людей, давно ушедших в мир иной, вдруг появился трепещущий комочек жизни – маленький ребёнок.

Мальчика назвали  Зеэв, что в переводе с древнего языка означает Волк. Происходил он из колена Вениаминова, символом которого и был Волк. Колено Вениамина — сына патриарха иудейского Иакова — владело землёй, на которой вознёс впоследствии свои стены город Иерусалим, ставший центром мира. Но в стране победившего социализма не могло быть такого имени, и даже имя Волк уже пятьсот лет не давали люди русские детям своим. Последним носил такое имя знаменитый дьяк Ивана Грозного Волк Курицын. Потому и записали мальчика именем более подходящим для уха представителей победившего пролетариата — Владимир. Это имя было созвучным имени Волк, на языке идиш — Велв. Мать моя всё детство называла меня «meine kleine Velve — мой маленький Волчонок».

Отец сам построил домишко на кладбище, там было свободное место, из подручного материала: ящиков и старых досок, в нём суждено было родиться моей старшей сестре и мне. В 1947 году вышел Указ Сталина о «повторниках», тех, кто уже отсидел ранее, поскольку власть держалась на репрессиях. Мой отец был арестован в разгар террора в 1937 году и вышел в феврале 1941-го. Как это ему удалось, я рассказываю в романе. Но через десять лет посадки начались снова. Хороший знакомый отца – секретарь парткома завода, где он работал, предупредил, что им уже интересовалось НКВД. «Беги отсюда, беги скорее, в дальние края, на север, на восток, туда, где тебя не знают, иначе заметут, это точно».

Отец взял в охапку семью, вернее, жену, меня и сестру (старшие братья были в армии), и уехал на Урал, в Нижний Тагил, где жила его младшая сестра, бывшая в то время зам. прокурора района. Она и помогла нам с комнатой в коммуналке. Так я оказался на Урале. Только спустя много лет узнал, что из «повторников» мало кто возвратился живым.

Лада Баумгартен: Получается, что выросли вы на Урале. Ах, Урал – легендарный край, который волнует воображение. Обитель густых туманов, таинственных легенд и удивительных явлений. Но в первую очередь, это, конечно, горы. Не самые высокие, но зато самые древние на планете. А вы, я знаю, покоряли их вершины и даже встречались там с медведями. Как это было, расскажите?

Владимир Рабинович: Признаюсь откровенно, я бывал во многих местах, но красивее Урала не видал. Говорят, что Урал — вторая Швейцария, но это неправда, Урал красивее Швейцарии. Красивее своей седой, дикой естественно-природной красотой, своим необыкновенным разнообразием, своей неповторимостью и богатством недр, гор и лесов…

С раннего детства меня терзала «охота к перемене мест». Это, скорей всего, шло от далёких предков, которым приходилось бежать от преследования, смертельной опасности, дикости религиозного принуждения. Я много написал об этом: роман «Хмель-злодей», основанный на тех источниках, которые скрывала Советская власть, на свидетельствах очевидцах, на книге «Пучина бездонная», написанной в 1657 году чудом выжившим Натаном Ганновером. Рассказ «Люди, смотрите, я умираю евреем» о погроме и убийстве, и сожжении заживо большой еврейской общины в германском городе Майнц 29 августа 1349 года, и другие вещи.

В составе туристической секции, с 12 лет ходил по Уралу, сплавлялся на плотах по горным рекам, поднимался на вершины, собирал камни. Минералогией настолько увлёкся, что собрал большую коллекцию, которую возил за собой всю жизнь. Там были мрамор и малахит, горный хрусталь и дымчатый кварц, аметисты и голубая лазурь, железный и медный колчедан в кристаллах, агат и золотые крупинки в кварците, слюда-биотит и лунный камень. Большую часть роздал, но остатки даже привёз в Израиль. Перечитал много литературы о камнях. «Минералогия» Фельдмана стала моей настольной книгой, собирался поступать в Горный институт. Но жизнь сложилась по-иному.

О встрече с медведем я написал в одной из глав, и по просьбе девчат выложил в Фейсбук отрывок..

Мне тогда было 16 лет, и работал в геологоразведочной экспедиции. Позже с медведем я встречался в Забайкалье, а на сохатого мы даже охотились, по лицензии, конечно. После делали сотни котлет и ели их без хлеба. Много лет потом в горле у меня стоял вкус дикого лосиного мяса.

Намного позже в Татарии я охотился на волков (даже волчью шапку сшил жене), в Белгородской области — на кабанов, а в тундре — на пернатых. Многое отражено в рассказах.

Лада Баумгартен: В фейсбуке, я часто сталкиваюсь с тем, что на многие размещаемые посты у вас есть свой комментарий – видел, трогал, был, знаю. И я понимаю, что это не пустая бравада. Будучи участником почти всех крупнейших строек России, где вам только удалось не побывать. Вы работали в Забайкалье и в Заполярье, у Афганской границы и на Курской Магнитной Аномалии. И все-таки немного больше расскажите об этом этапе вашей жизни. Почему стройки, в качестве кого?

Владимир Рабинович: У меня две специальности: инженер-строитель и журналист. Обе специальности я получил случайно. Вообще, я приехал в Уральский политехнический институт поступать на Физико-технический факультет, но меня даже до приёмных экзаменов не допустили. Приветливый председатель приёмной комиссии посоветовал поступать на Строительный факультет на прекрасную специальность «Тепловодогазоснабжение и вентиляция». Почему это произошло, я подробно рассказываю в своём романе. Тут даже речи быть не могло, моя национальность закрывала дорогу к отрасли, имеющей оборонное значение. И я поступил на стройфак. Во время учёбы открылся «Факультет общественных профессий», где было отделение журналистики, на которое я немедленно поступил, мои юморески частенько появлялись в газетах. Так и случилось, что я получил два диплома. Тогда ещё не предполагал, что учусь на том же факультете, который окончил до меня будущий президент России Б. Н. Ельцин.

Во время учёбы произошло много важных событий, в том числе и практика, где я работал на Асбогиганте — строящейся крупнейшей в стране асбестовой фабрике. Начальником строительства был Игорь Баскин, муж моей двоюродной сестры, сын известного представителя ЦК КПСС, который в 1934 году являлся ответственным за переселение евреев в Биробиджан. Как и все, он был арестован в 1937 году, отсидел 16 лет и сумел выжить, выйдя на волю в 1953-м. Он и написал редчайшую сейчас книгу «Салюты и расстрелы», которую мне подарил его сын Игорь.

Игорь же и ввёл меня в интересный мир строительства. После защиты дипломного проекта и получения офицерского звания весь наш выпуск был направлен в строительные войска, в основном, в Забайкальский военный округ, где после конфликта с Китаем, концентрировалось много частей и техники. Два года на строительстве ракетных хранилищ и шахт в тайге дали мне очень многое. И вообще я понял, что каждое новое место жительства, как и новая женщина, это — совершенно другая жизнь, которую начинаешь сначала. На мою долю выпало достаточно и того, и другого.

В армии я не остался, хотя мне предлагали следующее звание — старший лейтенант и квартиру в Чите. После службы я работал в Златоусте на строительстве нового электрометаллургического цеха, потом в Набережных Челнах на строительстве Камского автозавода, потом в Старом Осколе, Белгородской области, где сконцентрировались крупнейшие в мире месторождения железной руды под общим названием «Курская магнитная аномалия». Там работал начальником монтажного участка на строительстве Оскольского Электрометаллургического комбината, крупнейшего в мире. Его мы строили совместно с немецкой фирмой «Крупп». Я уже был главным инженером монтажного управления, когда меня назначили ответственным за сдачу крупнейшей в стране мощности по добыче руды на Лебединском горно-обогатительном комбинате. Он была на контроле в правительстве, поскольку прибавляла треть всей мощности добычи руды в СССР.

За сдачу, как это было принято в той стране, отчитались к празднику, однако запустить конвейер я отказался, он не был готов до конца. Возник скандал, но нарушать технологию, которая грозила авариями, я не стал.

Приказом тогдашнего министра монтажных и специальных строительных работ СССР Якубовского я был снят с должности. Собрал бригаду ребят и уехал на Север на строительство Ямбургского газоконденсатного месторождения. Это мы монтировали газораспределительные станции и начинали монтаж знаменитой газовой магистрали, которая сейчас питает Европу.

Кроме этого я работал в Нижневартовске на нефтедобыче, на строительстве радиорелейной станции в Азербайджане, восстанавливал системы водоснабжения в Ульяновске, после сильнейших морозов полгорода осталось без отопления. И во многих других местах.

Впечатлений, необыкновенных историй, огромного опыта столько, что сюжетов хватит до конца жизни. А тысячи встреченных на жизненном пути людей служат прототипами литературных героев.

Может быть, работал на Севере и дальше, но начиналась другая эпоха та, о которой я мечтал. Вернулся домой в Старый Оскол, организовал кооператив, который быстро вырос в акционерное общество — Строительно-монтажный многопрофильный холдинг «Монтажник», где я стал Генеральным директором. В это же время встретился в Москве с Травкиным — тогда председателем новой Демократической партии России, мы с ним договорились о создании областной организации ДПР. Она была создана, но только не в областном Белгороде, а с центром в Старом Осколе потому, что я там жил. Я и газету создал, и дом купил в центре города под офис областного комитета ДПР. А фирма моя всё росла, уже около тысячи человек работало…

Лада Баумгартен: А где вам удалось поработать по журналистской стезе?

Владимир Рабинович: Собственно, я пошёл на обучение этой специальности, чтобы научиться писать. То есть узнать все хитрости профессии пишущего, которые можно было познать только в Литинституте или на факультетах журналистики университетов. Писал я всегда, работал «внештатником» в городских газетах Набережных Челнов и Старого Оскола. Меня неоднократно приглашали в штат, но я не мог променять работу строителя, где быстро продвигался по карьерной лестнице, где получал зарплату в три-пять раз большую, чем в газете.

Сидели как-то выпивали с зав. Промышленным отделом газеты «Октябрьские зори», куда я, чаще всего, сдавал свой материал. Он мне признался, что писать так, как я, он не может, да и большинство в редакции. И опять предложил перейти корреспондентом. А я ему ответил, что писать только то, что разрешено, я не способен. Всё равно главный редактор, который сидит под контролем горкома КПСС, будет править мои материалы. Я уже тогда прекрасно понял, что в тоталитарной стране, которой являлся Советский Союз, свободных журналистов быть не может. Все свободные — или в тюрьме, или за границей.

Продолжал писать в газету до тех пор, пока не создал собственное предприятие. А «в стол» писал всю жизнь. И только в Израиле, когда появился интернет, я иногда разрешусь статьёй на тему или комментарием. Тема, в основном, политико-социальная.

Лада Баумгартен: И снова вернусь к Уралу. Одно из красивейших мест Урала, потрясающий коктейль из бурных рек, каменных нагромождений, горной тундры, минеральных копей, где еще недавно велась добыча самоцветов, и реликтовых лесов – это национальный парк Таганай или «подставка для Луны». Вы в молодости занимались поиском самоцветов. Значит, сам Бог велел вам побывать в этом месте. Случилось ли? И почему «подставка для Луны»?

Владимир Рабинович: Начнём с названия. Почти все названия на Урале имеют татарскую природу. Так их назвали коренные жители этих мест до прихода сюда русских казаков и других первопроходцев. Они, эти первопроходцы, особо не заморачиваясь, и приняли татарские названия. Ай – луна по-татарски, это — популярное название. Сам город Златоуст основан на реке Ай. А таган по-татарски – это такой железный обруч на ножках, типа треножника, под которым разводили огонь, на этот треножник подвешивали (или ставили на него) котёл или жаровню. То есть он служил подставкой. Горы Таганая напоминают треножную подставку. Когда луна висит над горой, кажется, что гора служит для неё подставкой. Вот и получилось Таган – ай. Вообще, луна в верованиях татар и башкир играла роль большую, чем солнце. Это и отразилось в названиях.

Место это необыкновенно красивое, начинается прямо в городском районе Златоуста. Интересно другое — здесь я нашёл первую жену. Многие годы  мы, приезжая в Златоуст, бывали на Таганае, на прекрасных озёрах Тургояк и Чебаркуль, в удивительном городе – Миасс, в столице художественного литья городе Касли. Оттуда я привёз необыкновенной красоты литые композиции, до мельчайших подробностей передающие сбрую коня и черты лица всадника. Так и не смог понять старинную технологию мастеров-литейщиков. Конечно, нашёл я жену не в Таганае, как таковом, и даже не в Златоусте, хотя жил там и работал. Это — очень необычный город, карабкающийся домами на горный хребет. И я много лет назад заметил, что здесь много красивых женщин. Почему? Не потому ли, что природа своим великолепием постепенно влияет и на внешнюю красоту. И причудливое смешение татар, башкир, русских и многих других национальностей дают совершенно непохожие, очаровательные формы лица и тела.

В одном из рассказов, пока неизданных, я пишу об этой встрече.

«С будущей женой мы познакомились в небольшом уральском городке, где я был на практике после четвёртого курса. Меня поселили в общежитие, в котором и она жила. Увидела симпатичного парня и зашла за чем-то в мою комнату. Зашла… и осталась. Мы были вместе два месяца.

Незадолго до отъезда, я подарил ей тоненькую книжку стихов Юлии Друниной. Это были трогательные стихи о любви, слегка пропахшие пороховой гарью фронтовых дорог. На титульном листе я написал: «Если ты любишь такие стихи, у тебя должна быть чистая и нежная душа». Она бережно хранила эту пожелтевшую книжицу тридцать  лет.

Когда закончилась практика и настало время уезжать, у неё случилось что-то вроде истерики: слёзы и рыдания. Тогда вдруг откуда-то из глубины души всплыла отчётливая мысль, что я никогда в жизни не встречу женщину, которая бы так любила меня.

Ей было всего девятнадцать, я — на три года старше. Она уже начала делать карьеру после техникума, была умна и способна. Однако всю жизнь посвятила мне, перечеркнув себя ради моих амбиций и честолюбия.

Эта девушка оказалась неправдоподобно цельной натурой, фанатично преданной и искренней. Все годы, прожитые вместе, любила меня безумно, никого не замечая вокруг, другие мужчины для неё просто не существовали. Моя любовь от её и десятой доли не составляла, но одинаково и не бывает никогда, это я понял значительно позднее.

Такие женщины редко встречаются, как бриллианты чистой воды».

Жизнь, однако, делает иногда такие фортели, такие повороты, что все планы летят в тартарары. Прожив вместе тридцать лет, объездив пол-России, помесив грязь на стройках, хлебнув сполна походного неустроенного быта, мы расстались.

Лада Баумгартен: Я читала, что в Таганае местные жители встречали снежного человека, не однажды наблюдали НЛО, путешественники попадали в петлю во времени, а совершенно здоровые в психическом отношении люди наблюдали странные видения. Вы что-то знаете об этом? Может быть, сами или знакомые стали свидетелями подобных аномальных явлений?

Владимир Рабинович: Непосредственно аномальные явления касаются скалы Трёх Братьев. Это такие столбообразные скальные останцы, высотой около 40 м. Глядя на них, создаётся впечатление, что они сложены из больших гранитных пластин. Аномальные явления на научной основе не изучались, хотя рассказы о них ходят уже не одно десятилетие. Эти глухие места и необычная природа привлекали сюда старообрядцев, которые организовывали скиты и жили, минимально контактируя с внешним миром. Некоторые старообрядцы, жившие в районе скал Трёх братьев, почитаются, как святые.

По рассказам очевидцев периодически близ скальных останцев мерещатся полупрозрачные фигуры, слышатся странные звуки и удивляет вакуумная тишина и полное отсутствие какой-либо живности вблизи каменных исполинов. Короче говоря, место весьма интересное, необычное и страшноватое.

Рассказывают о каких-то заметках из жизни отшельников-старообрядцев, которые содержали весьма интересные нюансы, к примеру, во время проведения религиозных обрядов близ Трех Братьев погода всегда менялась на более благоприятную, прекращался дождь. Так что можно смело говорить о том, что данное описание — первое упоминание аномальных особенностей данной локации. Выдвигаются разные гипотезы о причинах аномальных явлений. Вот одна из них: в глубинах горных пород в районе Трёх Братьев находятся огромные залежи инертных газов — гелия и радона, которые в результате тектонических процессов, по трещинам и каналам в глубинных разломах, могут выходить наружу, где смешиваясь с атмосферным воздухом, разлетаются в окрестностях, при этом оказывая весьма специфическое воздействие на тех, кто подобного газа надышится.

Радон в небольших дозах оказывает лечебный эффект, однако при превышении допустимой концентрации вызывает головокружение, слабость и может стать причиной появления галлюцинаций. Более того, при соприкосновении радона с воздухом происходит локальное возмущение электромагнитного поля, в результате чего можно наблюдать лёгкую иллюминацию.

Интересна также гора Круглица – самая высокая точка Таганайского горного массива. Вершина её голая и круглая, как шапка башкирская. На вершине горы атмосферное давление ниже на 100 мм, чем над уровнем моря, поэтому вода закипает при 96 градусах. В ясный солнечный день видно, как вершина горы качается. Объясняется это тем, что форма вершины обтекаемая, а близкое положение напорных подземных вод (подножие Круглицы – это сплошное болото) создают эффект покачивания горы. Солнце, нагревая камни, увлекает своим теплом влагу из трещин, воздух становится прозрачным, легкоподвижным и тогда кажется, что гора вот-вот готова оторваться от своего подножия.

Необыкновенно привлекателен Белый ключ, он считается одним из семи самых древних родников на планете. Расположен у подножия Двуглавой сопки. Мягкость воды родника выше, чем у талого снега, в ней почти отсутствуют минеральные соли. Дно высокогорного родникового ручья покрыто кварцитами, а потому как будто источает свет, и в солнечные дни красиво переливается. Однако чаще всего цвет кажется белым — отсюда и название «Белый ключ». Температура воды в источнике всегда очень низкая — даже в самую жаркую погоду не превышает 3-4 градусов. Любопытно, что раньше у этого родника было другое имя. Называли его «Святой Ключ». Дело в том, что издревле воде этого источника приписывали чудодейственную силу. Старообрядцы, жившие в этих местах, — так высоко ценили ее целебные свойства, что лечились ею от самых различных болезней. А на одном из участков, где родник протекает, когда-то даже стоял большой деревянный крест. Этот «Святой ключ» находится совсем недалеко от Златоуста, в каких-то 5 км, потому там всегда много людей.

Лада Баумгартен: А вот ваши слова: «Наблюдал множество чудес и необыкновенных совпадений в своей жизни, к которым самолично приложил руку». Интересно было бы узнать и об этом. Расскажите о чудесах.

Владимир Рабинович: Приведу начало моего рассказа «Чудо Святой земли».

«В нашей жизни часто происходят чудеса, просто мы их не замечаем. А они окружают нас со всех сторон. Сама наша жизнь — чудо. И пусть нам кажется, что в её зарождении, сохранении, а иногда и спасении участвует ограниченное количество людей, но это не так. Наш огромный мир похож на покрывало, сотканное из миллионов душ, где все они связаны между собой невидимыми нитями. И любое потрясение одной души всегда отражается в другой душе на противоположном конце этого покрывала, для которой не существует расстояний и времени. Мы вдруг узнаём о мистическом соединении нашей судьбы с иной судьбой, о человеке, сыгравшем огромную роль в нашей жизни. Да, о человеке, с которым по всем материалистическим законам мы не должны были встретиться — один шанс из миллиона. Но именно такой шанс выпадает нам. «Это невозможно, это мистика», — твердим мы, но для Провидения, для Всевышнего ничего невозможного нет. И Он нам не раз доказывает это».

Начну с отца. То, что выжил десятилетним мальчишкой в кровавом погроме 1905 года, когда трупы детей и женщин в беспорядке валялись на улицах и в домах. То, что вернулся с Гражданской живым и невредимым, когда смерть каждый день собирала на полях сражений свою обильную жатву. То, что удалось вырваться из сталинского лагеря смерти, в котором пребывал с тридцать седьмого по сорок первый, когда почти все заключённые оставались там навсегда.

Перед войной мать работала в прокуратуре города Витебска. С первых дней войны прокуратуру превратили в военный трибунал, судивший много численных дезертиров. 10 июля 1941 немцы начали штурм города. Отец послал сыновей на вокзал, наказав подождать там его. А сам ожидал жену, находящуюся на заседании, судили дезертира. Но мальчишки, не дождавшись, упросили какого-то знакомого взять их с собой. Наконец, наступил перерыв, отец убеждал мать скорее бежать на вокзал, над городом гремела канонада.

— Я не могу уйти, меня расстреляют, время военное, — отвечала мать, — нам обещали, что всех эвакуируют.

— Через пару-тройку часов уже некому будет расстреливать, — уговаривал отец.

Наконец, потеряв терпение, он силой потащил мать на вокзал. Последний эшелон с железнодорожниками и сапёрами, которые должны были взрывать за собой пути, стоял под парами. Через 10 минут он отправился… Это ли не чудо? Через несколько лет мать узнала, что военный трибунал был расстрелян немцами в полном составе.

А то, что в тяжёлые военные годы родился у него младший сын, когда самому перевалило уже за пятьдесят?.. Как мог выжить ребёнок, родившийся в эвакуации в сыром и холодном ноябре раньше срока, весом всего 750 г, в военном году, когда продукты были по карточкам, а молока и вовсе достать невозможно. Когда дом насквозь продувался, а печь, которую топили сырыми от дождя досками, совсем не грела.

И это только начало жизни. Чудес в моей жизни, (да, наверное, и в любой) очень много. Я с детства несколько раз был на краю гибели, может быть, потому, что был резким и решительным, всегда шёл впереди, потому что привык брать на себя самую тяжёлую ношу, нести за всё ответственность, а не прятаться за углом.

Вот случай — кусочек из рассказа.

Находясь в пионерском лагере, я подговорил двух дружков во время «мёртвого часа» сходить набрать кедровых шишек. Мы изготовили в столярке молот для ударов по стволу, после которых шишки должны были падать.

Когда все угомонились и заснули, мы выскочили из палаты и направились в лес.

Молот удался на славу, но получился тяжёлым. Бревно — сантиметров двадцать в диаметре — было прикреплено к рукоятке из цельного ствола тонкой берёзы.

Полиэтиленовых пакетов ещё не выпускали, их заменяли полотняными. Молот тащили по очереди и порядком устали, пока добрались до кедров.

Кедры, как и сосны, — деревья высокие, двадцать-тридцать метров. Мы поднимали молот вдвоём и били им по стволу, но шишек падало мало. Сил у одиннадцатилетних пацанов не хватало, и вскоре мы выдохлись.

– Ну, и что теперь будем делать? — спросил Лёнька.

Мы лежали на траве под высоким деревом, рядом валялся молот и тощий мешочек с шишками. Я понял, что вопрос адресован ко мне, кто затеял всю эту экспедицию. А поскольку меня все считали человеком ответственным, значит, и за результат должен отвечать я. Спасительная мысль пришла мне в голову не сразу.

– Я полезу на дерево, буду сшибать шишки, а вы внизу собирайте.

– Хорошо, — с готовностью согласились остальные. В нашем возрасте все уже умели лазить по деревьям и знали, чем грозит неосторожное движение на высоте в тридцать метров.

Я полез на дерево. Шишки росли  на самых концах веток в двух-четырёх метрах от ствола. Я шёл по ветке, чтобы продвинуться как можно ближе к её краю, держась для равновесия за ветку, росшую выше. В руках у меня была короткая палка, чтобы можно было сшибать ею шишки, не подходя к самому краю ветки, где она была уже очень тонкая. Поднимаясь всё выше по стволу, мне удалось сшибить достаточно много шишек. Ребята внизу собирали их. Но в какой-то момент — то ли я подошёл слишком близко к краю, то ли очередная ветка была с гнильцой, она обломилась.

Слава советскому швейпрому! Меня спасли брюки, обыкновенные широкие «лыжные штаны», в которых тогда ходила вся советская молодёжь. Я зацепился ими за ветку, которая росла ниже. Чудом извернувшись, сумел, перехватывая руки, подтянуться к стволу. И уже стоя около ствола и обхватив его дрожащими руками, почувствовал страх того, что могло сейчас произойти.

На подгибающихся ногах спустился с дерева. Ребята смотрели на меня как на вернувшегося с того света. Мы договорились, что об этом никто из старших и, тем более, родителей, не узнает. И договор сдержали. Шишки принесли и спрятали в яме за столовой.

Едва успели к окончанию «мёртвого часа». Только залезли под одеяло, как горн заиграл побудку. После ужина, когда всем отрядам предоставляли свободное время, разожгли далеко за лагерем костёр и варили шишки в старой кастрюле. Орешки, добытые своими руками, были особенно вкусны.

Этот случай глубоко запечатлелся в моём сознании откровенным ужасом. За всю последующую жизнь я лазил на дерево всего несколько раз в неотложных ситуациях.

А вот ещё автобиографическая миниатюра из сравнительно недавнего прошлого.

СЛУЧАЙНОСТЬ И НЕИЗБЕЖНОСТЬ

«Уж сколько раз было говорено, что ничего случайного не бывает в жизни, а мы никак не можем это осмыслить. Вот встретился человек, поговорили и разошлись, чтобы, возможно, никогда не увидеться больше. А для чего встретился, кто его знает, нам лень прокручивать в мозгу всю логическую цепочку дальнейших событий и искать связь между крутым поворотом судьбы и случайной встречей. Но, если связь эта очевидна, и события следуют с потрясающей неизбежностью, нам становится не по себе от мистической неумолимости Судьбы.
Мне предстояла операция. Не то, чтобы какая-то сложная, а так, типа аппендицита, на котором учат начинающих эскулапов. Прежде, чем лечь под нож лечащего Потрошителя, необходимо было встретиться с несколькими врачами, обязанными дать своё «добро» на вмешательство в мой организм. Все они дружно это самое «добро» давали, и я был уже близок к цели, когда одна маленькая, курносенькая, упряменькая воспротивилась.
— Нет, нет, я не могу, то, что я вижу, не даёт права на операцию, — твердила она голосом студентки-отличницы пятого курса мединститута, — нужно пройти дополнительное обследование.
Нужно, так нужно, выше некоторой «планки», как говорится, не прыгнешь.
И ничего вроде серьёзного: где-то там давление высоковато, так я всегда этим отличался, где-то там, в боку покалывает и в груди пошаливает, так кто в наше время на это внимание обращает и на сто процентов здоровым себя считает.
Однако, после пробежки на беговой дорожке, едва я, опутанный датчиками, перевёл дух, врач усадил меня напротив и сказал:
— Дела, похоже, серьёзны, требуется проверка изотопом.
Ну что ж, вкололи изотоп, проверили, и после этого из больницы уже не выпустили.
Операцию делал профессор, часов пять она длилась, и как он, бедный, выдержал, я-то лёжа отдыхал, ничего не чувствовал.
Через сутки очнулся, профессор тут как тут, радостный такой, шесть пальцев мне показывает. Я соображал ещё туго, наркоз сказывался, только потом узнал, что у меня шесть сосудов сердца были забиты, как бывают забиты пробки в бутылки с добрым вином.
Операция сложная, шунты ставят, теперь сердце у меня всё зашунтировано.
Через месяц, когда реабилитация уже начала приносить плоды, я тому неудавшемуся Потрошителю позвонил, а он уже знал всё. Хирурги, они господа циничные, но правдивые, так он мне рассказал в красках и песнях, как я должен был перейти в мир иной. Если бы он, конечно, эту операцию сделал…. Да посоветовал дамочку ту найти и поблагодарить, это её стараниями, неравнодушием и профессионализмом я смерти избежал.
Помчался я искать, да не тут-то было. Там, где она была ранее, уже не работает, а практикует частным образом. Нашёл контору, где она практикует, вернее, практиковала, а мне там говорят:
— У неё родственник за границей в плохом состоянии. Так она туда уехала, а когда вернётся — неизвестно.
А вскоре и я по делам укатил.
Я эту женщину вспоминаю так чётко, как будто она вживую стоит перед глазами. И кажется, что она специально была дана мне свыше, чтобы я ещё потопал по этой земле и что-то совершил в жизни. А для этого и одной встречи достаточно…».

Только после этого случая, когда находился между жизнью и смертью, я стал активно и почти профессионально писать крупноформатные вещи.

Лада Баумгартен: Вы об этом пишите в своих книгах? А о чем еще?

Владимир Рабинович: Я пишу повести, рассказы, новеллы, миниатюры, зарисовки, юморески, мысли и афоризмы, эссе, иногда стихи. Последние редко, потому что поэтом себя не считаю. С годами и, вообще, пришёл к выводу, что поэтами рождаются, а не становятся. Можно приобрести опыт и знание о том, как писать, можно «набить руку», стать чуть ли не профессионалом, но не Поэтом. Прочитав стихи какого-нибудь автора один раз, я непроизвольно решаю — стоит ли читать другие его вирши. Поэтому для себя очертил круг тех, кого читаю с удовольствием, он, этот круг, весьма невелик.

В последние годы пишу в основном романы. Поскольку знаю, что писать надо правду, и признаю только такое писание, сочинять что-либо о современности мне трудно. Израильской ментальности я не получил и уже не получу, а от российских реалий оторвался за 17 лет жизни в Израиле. Поэтому книги мои исторического и военно-исторического плана, причём история в них, как давняя, так и близкая.

Историческая проза популярна, особенно, если написана хорошо. Но, чтобы понять это, надо эти книги прочитать, а тираж в тысячу экземпляров — это практически ничего для многомиллионного населения. Здесь претензии у меня к издателям, но я сейчас углубляться в эту тему не хочу.

Над романом-дилогией, изданным в июне, я работал три года, просидел тысячи часов за компьютером, прочитал и изучил сотни документов и текстов, относящихся к эпохам, о которых писал. Получилась прекрасная книга, и это не только моё авторское мнение (хотя я к своим вещам отношусь более критично, чем читатель). И что мне сделать, чтобы мои книги прочитали десятки, сотни тысяч? Это может сделать издательство, если посчитает нужным, но в 90% случаев, за исключение всего нескольких, издатели этим утруждаться не желают.

Не люблю хвастаться, но мнение того, кого уважаю, кого считаю талантливым, стихи которого я взял эпиграфами, очень ценю. Причём знаю, что этот человек зря бросаться хвалебными отзывами не будет, а, скорее, наоборот:

«Сейчас читаю. Восторг! Преклоняюсь — какую огромную работу Вы проделали. А какой слог. Как легко читается. Какая достоверность событий. Я вся в этой книге. Живу жизнью героев. Давно не читала ничего подобного. И каждый раз вздрагиваю, когда вижу в стихотворных эпиграфах свою фамилию. Приятно быть причастной к такой замечательной работе. Это не просто роман. Это историческая сага. Я уверена, роман достоин высших литературных наград. Вы очень талантливый писатель. Талант, умноженный на огромный труд, дал прекрасный результат».

Сейчас в печати ещё один мой роман «Политрук» — выйдет в этом месяце. И что удивительно: после вычитки редактор-корректор, которая вычитывает сотни текстов, и основная работа которой исправление пунктуации, написала мне следующее:

«Ещё рaз скaжу, что книгa потрясaющaя! Читaлa со слезaми нa глaзaх… Спaсибо вaм зa этот вaжный труд!
С увaжением, Нaтaлья».

Я прекрасно осознаю своё место и свой уровень, но как мне донести свои труды до читателя? Неужели ждать смерти… да будут ли вообще читать что-либо следующие поколения, кроме сообщений в телефоне?

Лада Баумгартен: Скажите, пожалуйста, когда и почему вы решили стать писателем?

Владимир Рабинович: Этот вопрос вызвал у меня улыбку. Я даже никогда не думал об этом и писателем становиться не собирался. Вот бизнесменом — да, думал и собирался. И стал, в конце концов. Но, к сожалению, и это оказалось не моё, хотя и достиг многого в этом качестве.

Прожив уже основную часть отведённого мне времени, я пришёл к мысли, что всю жизнь занимался не своим делом. И мне от этого стало страшно. Но, поразмыслив в спокойном состоянии, и зная, что ничего случайного в жизни не бывает, решил, что не будь у меня строительно-психологического опыта, не будь тысяч встреч и вереницы городов и мест, в которых довелось жить; не будь тех обстоятельств, иногда смертельных, в которые меня ставила судьба, я ничего дельного написать бы не смог.

Лада Баумгартен: Владимир, ваше отношение к Международной гильдии писателей — каково оно?

Владимир Рабинович: Кроме МГП я член ещё трёх писательских союзов. Ну и что? Да ничего, я давно уже член номинальный. Международная гильдия писателей значительно выделяется на этом однообразном фоне.

Конечно, в большинстве случаев писатель работает в тишине и одиночестве, нельзя в базарном шуме и гаме создать что-либо значительное. Но соизмерять себя с другими, обмениваться опытом, представлять своё место в этом меняющемся мире — необходимо. И самое лучшее для этого — писательская «тусовка». Виртуальное общение, какого бы уровня оно сейчас не достигло, никогда не заменит живого, реального, близкого. Не заменит голоса, взгляда, походки, морщинок и животика, смены настроения, отражающегося на лице, смеха и печали, радости и недовольства.

Природа создала нас живыми, и только от живого мы получаем знания и вдохновение, стимул для работы и дружеское плечо для поддержки. Очень важно знать, что ты не один в этом литературном мире, что есть люди, которые тебя понимают, и которых понимаешь ты.

Я очень ценю огромную организаторскую работу, которую приходиться проделать, чтобы собрать несколько десятков таких разных по возрасту и подготовке людей из разных стран и регионов. Придумать и практически воплотить в действие различные программы встреч и поездок — задача не простая, и честь и хвала тем, кто успешно с ней справляется.

Несомненно, Международной гильдии писателей есть куда развиваться, столько нового и интересного ждёт впереди организаторов, уже имеющих опыт.

Думается, что МГП превратится в солидную организацию, имеющую государственную и частную поддержку, собственный бюджет и грандиозные планы на будущее.

Лада Баумгартен: Что вас интересует помимо литературы?

Владимир Рабинович: Бизнес, история, путешествия, здоровый образ жизни. Социально-политические вопросы. Любые вопросы, касающиеся того, о чём пишу. Таких вопросов может быть множество в самых разных разделах человеческой деятельности.

Лада Баумгартен: О чем вы мечтаете?

Владимир Рабинович: Вообще-то мечта — это первое приближение к тому, что ты хочешь иметь или каким ты хочешь стать. На этом функции мечты заканчиваются и от мечтаний надо избавиться. Пора переходить к намерению. Что такое намерение? Это — стремление желать и действовать. То есть реальные шаги к воплощению мечты. В противном случае — само мечтание не имеет смысла. Я действую над тем, чтобы писать всё лучше и лучше, я открываю для себя новые знания в области влияния на человеческие эмоции. Я работаю над совершенствованием личностных качеств. Учу языки, но не настойчиво, не в ущерб основному занятию.

Логин

Забыли пароль?