Владимир Саришвили
Владимир Саришвили

Владимир Саришвили

Владимир Саришвили

Поэт, переводчик художественной литературы на русский язык, сонетолог, кандидат филологических наук, сонетист, драматург, заслуженный журналист Грузии.

Член Союза переводчиков России,
Союза переводчиков стран СНГ и Балтии.
Лауреат ряда международных литературных конкурсов и литературных премий.
С октября прошлого года руководитель Международного отдела Союза писателей Грузии – координатор по связям с зарубежными русскоговорящими диаспорами «Всегрузинского Общества Руставели»; обладатель титула «Посланник грузинской культуры».

Всё-таки, в первую очередь, дар Божий – это поэзия.

Моисей Борода: Прежде всего – с новым назначением координатором
по связям с русскоговорящими диаспорами «Всегрузинского Общества
Руставели» (президент – поэт, прозаик, эссеист Давид Шемокмедели).

Владимир Саришвили: Спасибо. Дело это ответственное и интересное. Недавно мы с Давидом Шемокмедели побывали в Берлине, где открыли при Посольстве Грузии филиал «Всегрузинского Общества Руставели». Возглавила его наша «летающая» по оси Тбилиси-Берлин-Москва поэт и переводчик Сильва Кемертелидзе, дети которой с семьями обосновались за пределами Грузии, но связи с родиной не прервали. В Посольстве Грузии в Германии состоялось учредительное собрание берлинской организации руставелиевского общества, и первое важное дело уже воплощено в жизнь – стараниями Сильвы Кемертелидзе создана веб-страница Общества Руставели – www.rustaweli.de.

М.Б.: Какое из творческих амплуа: поэт, переводчик, сонетолог… для Владимира Саришвили главное?

В.С.: У меня вышло пять поэтических сборников. Как журналист, могу с гордостью указать на более 3.000 отдельных публикаций в отечественных и зарубежных периодических изданиях. Наконец, в области литературоведения мной опубликовано около трёх десятков научных трудов в журналах и сборниках по итогам конференций (в Армении, Грузии, России). Что же до вопроса о моих творческих амплуа и их связи друг с другом, скажу для начала в трёх словах: я ищу гармонии. Как сын композитора и певицы, выросший за кулисами оперной студии Тбилисской консерватории, я не могу жить без классической музыки, работаю и над статьями, и над переводами только в сопровождении великой музыки, которая, как обмолвился блистательный Михаил Плетнёв, «вся уже давно написана, а последняя – более ста лет назад». Стихи, правда, под музыку предпочитаю читать, а не писать. Но эта с детства укоренившаяся в душе жажда гармонии распространяется и на моё творчество.

Я счастлив, что Господь одарил меня «конвертируемым» дарованием в различных филологических ипостасях – и автора оригинальных стихов, и переводчика поэзии и прозы, и литературоведа, и журналиста-культуролога, и критика, и эссеиста, и этнографа, и педагога. Меня ведь правительство Москвы недаром наградило дипломом лауреата Пушкинской премии педагогов-русистов стран СНГ и Балтии в 2003 году. Причём всё это «слово самопохвалы» – не от синдрома выдать желаемое за действительное, это – реальность.

Я уж не помню, когда кому-то что-то предлагал написать. Предлагают и просят меня, как местные, так и зарубежные издания.

М.Б.: Вернёмся к амплуа. Что всё-таки ближе всего?

В.С.: Думаю, главное, с чем я предстану перед Высшим Судом, это – мои поступки и стихи… Вряд ли Там будут перечитывать мою публицистику.

Всё-таки, в первую очередь, дар Божий – это поэзия.

Но должен сказать, что весь тот интеллектуальный багаж, который ты накопил в подлунном мире, трансформируется в вечность. Верно сказано, что во многом знании много печали, но эти знания делают жизнь в вечности интереснее, я в этом убеждён. И процесс длится после нашего ухода, надо же и честь знать, уступать место новой жизни. Наш земной век короток, и поэтому я совершенно не интересуюсь космосом, загадкой смерти Сталина или выжил ли Гитлер после падения рейхстага… Есть ли жизнь на Марсе – нам легко объяснят в иных реалиях, как и все загадки, спутанные в клубок историками и журналюгами (которые прямо противоположны журналистам как психотип, копающийся в чьём-то грязном белье). По этой причине я и в политику не вмешиваюсь, хоть и внимательно слежу за событиями. Чего о ней писать – мир политики крайне непрочен и непостоянен. И в комсомол этот безбожный не вступал – бедная мама втайне от меня позвонила подруге – партийному работнику, та – в школу, и «без меня меня женили», а то бы не видать мне университета, а ехать в Афганистан, откуда бы уже не вернулся, несмотря на спортивную закалку – зрение, близорукость… Таких брали, но такие не выживали. Хотя чемпионом университета по бегу на средние дистанции я стать сумел. И работал на стройках с 13 лет до окончания университета, удостоверение сохранилось завода электровозного «Владимер Саришвили груз чик» – имя через второе с конца «е» и корень с суффиксом «должности» – раздельно.

М.Б.: То есть бывший грузчик и чемпион университета по бегу на средние дистанции, а ныне признанный поэт, писатель, драматург, журналист Владимир Саришвили, в политику не вмешивается, не состоит в какой-либо партии и пр. Но за событиями следит?

В.С.: Моё участие в политике ограничилось контузией в дни взятия Сухуми в сентябре 1993 года, когда мы, семь добровольцев-журналистов, полетели на самолёте Шеварднадзе в Сухуми, окрестности которого уже не контролировались грузинской армией. Спаслись мы чудом, втиснувшись в предпоследний самолёт, по которому «промазали», стреляя с моря, а летевший за нами был сбит, все погибли. А политика, как и экономика, социология – «шумна и изменчива», меня больше интересуют ценности незыблемые, вечные, а значит, ценности духовные.

Есть «синдром Джордано Бруно» и «синдром Галилео Галилея». Первый – жизнь отдать за истину, не отступиться и погибнуть в пламени костра, хотя одним словом покаяния можно было спасти себе жизнь – не наркотики в Китай провёз, там покаяние не поможет. А второй – да всё равно вас, идиотов, не переубедишь (это про себя), а вслух – я больше не буду. И деньги на современные оптические стёкла для телескопов получишь, и до признания своих идей доживёшь. Словом, дайте мне заниматься моим делом, пока Бог не позовёт.

М.Б.: Но поэт, писатель, драматург, журналист Владимир Саришвили ближе ко второму?

В.С.: Конечно. Но «целовать злодею ручку» не буду, как Савельич умолял своего подопечного в пушкинской «Капитанской дочке». Хотя «дайте мне заниматься своим делом и идите подальше со своими выборами и лживыми обещаниями» – это для меня актуально.

М.Б.: Итак, политиков Владимир Саришвили не любит.

В.С.: Не пойму, как им совесть позволяет появляться на экранах, точь в точь как объевшиеся зерном индюки и заявлять: «Я, как политик»… Какой ты политик? Политика – искусство результата. Где твой результат? Политик – Черчилль, Тэтчер, Рейган… Таких я уважаю. Майя Чибурданидзе – великая шахматистка. У неё выдающийся результат. Она пятикратная чемпионка мира. Она доказала, что пришла на эту землю недаром. А ты что доказал, индюк-«депутат» парламента нового тысячелетия?! Кроме несправедливого права на непропорционально высокую зарплату и бесконечные премии, иногда по нескольку раз в месяц. А рядом девочки на каменных папертях, милостыни прося, яичники себе отмораживают и детей иметь не смогут. Почему молчат громы небесные? Впрочем, это отдельный разговор.

Я интересовался этой проблемой. Ответ отчасти – в романе Торнтона Уайлдера «Мост короля Людовика Святого», «Докторе Фаустусе» Томаса Манна и, конечно же, в Библии. Я по ночам читал трёхтомную «Толковую Библию» с объяснениями каждой строки, каждой мысли. Читал в течение 7 лет, по страничке-другой, больше мозг не воспринимал. И делал выписки, целевые. Ибо задумал масштабный труд – «Библия как литературное произведение».

Надеюсь, Господь поможет не остановиться на этапе выписок и довести этот замысел до логического завершения.

М.Б.: Ты – не только поэт-сонетист, но и филолог-сонетолог. Эти две ипостаси помогают или мешают друг другу?

В.С.: Насчёт гармонии я уже говорил. Я люблю свою работу. Я люблю весь мир филологии. Я обучаю писать пятилетних детей – и испытываю наслаждение, когда у них получается.

Я довожу ученика за 10 лет работы с ним от твёрдого заучивания приветствий по-русски до «Братьев Карамазовых» – и испытываю эйфорию на каждом этапе работы. То же самое – с переводами, публицистикой, литературоведением. Но во время ночной бессонницы я не подхожу к столу или компьютеру с незавершённой статьёй, переводом. А вот стихи иногда зовут, ради них выбираюсь из-под одеяла.

М.Б.: В чём состояла работа по сонетам Бальмонта?

В.С.: Не думай, что у меня такой «всеядный» подход к поэзии. Бальмонт слаб, слащав, болтлив, нередко глуп в 97 из 100 своих стихотворений, коих в пору расцвета он выдавал «пачками» на дню. Но есть сильные. Мой выбор был определён не любовью к поэзии Бальмонта, а тем, что, в силу своей чрезвычайной плодовитости, он оставил нам все возможные структурные комбинации катренов и терцетов, составляющих единое целое сонетного четырнадцатистишия. А это очень удобно для исследования и позволяет соискателю учёной степени сполна проиллюстрировать свои теоретические воззрения на практических примерах. Кроме того, в юные годы я познакомился с дочерью Бальмонта, Ниной Константиновной, уже глубоко пожилой дамой, записал нашу беседу и использовал в диссертации свой архивный эксклюзив.

Было это в доме дочери великого лирика Тициана Табидзе, своего рода салоне, где гостили величайшие и просто одарённые или не очень поэты, художники и музыканты, и куда я стал вхож благодаря своим ранним стихам.

У тёти Ниты была удивительная интуиция, как-то она мне сказала: «Запомни, здесь, в Грузии, ты будешь первым во всём гуманитарном русском».

Спустя годы после кончины тёти Ниты, мы с её сыном, чемпионом мира по фехтованию среди юношей 1963 года, впоследствии кардиологом, диссертантом и учеником самого эскулапа кремлёвских старцев Евгения Чазова, академиком Гиви Андриадзе и дочерью, хранительницей Дома-музея Тициана, Ниной Андриадзе, написали книгу о Тициане, его современниках, семье и потомках. 350-страничная иллюстрированная монография уже в типографии, скоро выйдет в свет.

М.Б.: Стоит ли заниматься сонетологией и если да, что это даёт кому-либо, кроме литературоведов?

В.С.: К сонету меня приобщил и привил вкус к этой богатейшей форме, обладающей жанрообразующими признаками, литературовед и поэт, подлинный рыцарь сонета, Константин Сергеевич Герасимов.

Его душеприказчики передали мне архив профессора, уже основательно «ощипанный» учениками, втершимися в доверие к Константину Сергеевичу в последние годы его жизни. Как и его уникальная библиотека, экспонаты которой я видел потом в букинистических магазинах, дорого.

Про меня шептались, что я занимаюсь плагиатом и публикую его разработки.

Да, в диссертации я использовал их, со ссылкой на своего учителя, какие могут быть возражения? Жала перестали ядоточить, когда удалось опубликовать трёхтомник литературоведческих, поэтических и прозаических произведений Константина Герасимова, а также его дневниковые записи, словом, весь оставшийся архив, который почему-то возмущённо (за глаза) у меня требовали отдать на кафедру русской филологии ТГУ.

М.Б.: И что было с этим требованием дальше?

В.С.: Я отдал эти материалы в Национальный Центр Рукописей – там он будет в большей безопасности. Хотел бы я посмотреть – кто бы на оскуделой умами и харизмой, по сравнению с временами моего студенчества, кафедре славянских языков (уже не русской литературы), занялся его публикацией. Нам же, в тандеме с соавтором, филологом, членом Союза писателей Грузии Ниной Зардалишвили удалось через холдинг «Русский клуб» найти спонсоров издания в лице фонда «Русский мир». Пользуюсь случаем, чтобы выразить благодарность всем, причастным к моему литературному дебюту, моим «крёстным» на поэтическом поприще.

Это в первую очередь Константин Герасимов и яркий, артистичный профессор ТГУ Георгий Михайлович Гиголов; это – и замечательный, подлинной силы поэт Владимир Леонович, и Элла Маркман, в доме которой, тоже своего рода салоне, я встречался с Леоновичем, прослушавшим мои стихи и сказавшим: «Писать дальше. Здесь много красоты, здесь много дела».

М.Б.: Своего рода «Старик Державин нас заметил»!

В.С.: У Эллы Маркман был диссидентский, почти подпольный салон. Она была откровенной антисоветчицей[1]. Я, несмотря на своё презрение к политической деятельности, тем не менее, умудрился оказаться «под колпаком Мюллера», то есть КГБ.

М.Б.: Почему?

В.С.: Я в открытую выискивал и читал запрещённую литературу. Меня за это на работу в штат по окончании ТГУ не брали и стихов не публиковали, только статьи заказывали иногда.

Элла Маркман познакомила меня с ещё одной легендарной личностью – Гией Маргвелашвили, с которым мне удалось толком побеседовать, правда, только в Батуми. Он начал с рассказа о том, как чуть не был исключён из университета за то, что назвал «Апрельские тезисы» Ленина «Весенними тезисами», потом сказал, что стихи мои читал, и ему всё ясно – будет рекомендовать к публикации в исторических (на сегодняшний день) изданиях – альманахе «Дом под чинарами» и журнале «Литературная Грузия» – приюте всех опальных мастеров художественного слова – от Мандельштама до Высоцкого.

Вот уже много лет журнал находится в состоянии летаргического сна, а его редактору очень нравится, по-видимому, быть приглашаемым всюду как должностное лицо, и всюду рвать на себе одежды, оплакивая гибель оплота свободы слова в империи зла, при этом пальцем о палец не ударяя для его возрождения в «новом дивном мире». «Дом под чинарами» правление Союза писателей юридически передало под мою ответственность, я нашёл четырёх спонсоров в Германии и России, но все в решающий момент дали задний ход. Вспоминается гениальный роман-сказка «Незнайка на Луне», где «Дедушка Носов», объегорив цензуру, открыл советским детям механизмы рыночной экономики и капиталистической модели государственной формации: «Вот с деньгами-то будет труднее, – сказал Жулио. – Я знаю многих, которые не отказались бы получить деньги, но не знаю никого, кто согласился бы добровольно расстаться с ними».

«Заметил и благословил» молодого Саришвили прекрасный писатель Леван Хаиндрава, любивший приглашать меня в гости и беседовать о литературе и музыке (меломан он был – каких мало!).

Доброжелательно отнеслись ко мне прозаик Михаил Лохвицкий и вся редакция тогда находившейся на пике популярности «Литературной Грузии». Там решились принять меня в штат, не убоявшись «гвардейцев кардинала», техническим секретарём на полштата, с окладом 60 рублей в месяц. Оправдывал я свой заработок в «Литературной Грузии» переводами, потому что мои «измерения» с помощью линейки (о компьютерной вёрстке тогда никто не слышал) вызывали стоны ужаса у поклонниц моего творчества – опытных Виктории Зининой и Камиллы Коринтэли.

Однажды, собравшись в командировку, они явились ко мне и строго вопросили: «Вот мы уезжаем на 10 дней. Скажите, что вы будете делать?». Я поднял глаза и с теплом в простом и нежном взоре ответил: «Я буду ждать вас». Их звонкий смех по сей день – колокольчиком в ушах.

А Маквала Гонашвили, моя сестра по духу и поэтическому служению, пригласила меня в молодёжную организацию Союза писателей Грузии «Гулани», и по сей день мы с ней в неразрывном тандеме воплотили в жизнь многие проекты.

Из «Гулани» я ступил на мост, ведущий к полномасштабному членству в СП Грузии, и встретился мне на этом мосту тогдашний председатель главного писательского цеха, знаковый прозаик Гурам Панджикидзе. Он сказал мне: «Завтра же приходи ко мне, я тебя принимаю, если ты не писатель, то кто тут из молодых у нас писатель?».

Звонил я Чабуа Амирэджиби, автору культового романа «Дата Туташхия», договариваться об интервью. Слышу: «А вы, оказывается, прекрасный поэт. Приходите, поговорим у меня дома, я подготовил вам рекомендацию в Пен-клуб».

Главный редактор издательства «Мерани» Ушанги Рижинашвили был первым, кто решился опубликовать небольшую подборку моих стихов в том же «Доме под чинарами». Но был он со мной беспощадно жёсток, или, как повелось говорить под влиянием одной мощной и кровавой личности, «суров, но справедлив». Нещадно ругал меня за книжные образы, обрушивал тяжёлый кулак на рабочий стол и кричал: «Плюнь ты на этот мифологический нафталин, пиши о том, что видишь, это будет интересно потомкам». Я соглашался, но лишь отчасти, метафор, основанных на интеллекте и познаниях, не отринул напрочь, но пожелания учёл.

М.Б.: Первая твоя книга вышла, если не ошибаюсь, в 1990-м.

В.С.: Первую мою книгу, спонсированную родственником Кареном Караматозяном, спасли уже в Тбилиси – близкий друг мой Гуга Лолишвили и наш коллега Зураб Коделашвили. Они «доложили» деньги на бумагу, на порядки взлетевшую в цене в начале 1990-х. А деньги эти были добыты под перекрёстным огнём первой грузино-осетинской войны.

Командированные за бешеные гонорары западные журналисты (далеко не все, правда, были и по-настоящему смелые профессионалы, знатоки своего дела), но были и такие, кто отсиживался в отелях вне зоны боевых действий, выплачивая нашим ребятам какие-то гроши за смертельный риск и добытые прямо из-под огня кадры. Для нас эти гроши казались настоящим богатством. И вот эти-то деньги Гуга и Зура отдали на мою книгу. Разве можно такое забыть? Или забыть бескорыстие и редкий талант дружбы ныне академика, а в 1980-е – самого молодого доктора наук в Грузии – литературоведа Владимира Чередниченко, всячески пропагандировавшего мои переводы из Эдгара По и, в частности, два варианта русских версий «Ворона».

Он опубликовал эти переводы спустя четверть века не где-нибудь, а в серии «Литературные памятники» российской Академии наук, одной из самых авторитетных в мире, приложив к своему многолетнему труду глубокий и солидный научный аппарат.

Спасибо Валентину Никитину, моему духовному брату, ушедшему в лучший мир несколько месяцев назад, ему отказало сердце в родном моём Чёрном море. Валентин сделал многое для пропаганды моего творчества в России и в Европе, куда он, как авторитетнейший религиозный деятель и публицист, часто приглашался на конференции, на встречи с церковными иерархами, был несколько раз лично принят папой Римским Иоанном-Павлом II, высоко его ценившим. Особенные отношения связывали Валентина с нашим грузинским Католикосом Патриархом Илией II, он и меня два раза брал с собой на аудиенции с предстоятелем Грузинской Православной Церкви. Благодарю моих наставников в научной деятельности – ведущих российских филологов-русистов Олега Федотова и Сергея Кормилова, много постаравшихся, чтобы меня пригласили на несколько очень солидных конференций в России, Армении, Польше, Крыму…

Спасибо авторам рецензий на мои книги – из числа уже названных, и отдельно – доктору филологии, театроведу Инне Безиргановой. А также издавшему мою последнюю книгу стихов президенту Международного культурно-просветительского центра «Русский клуб» Николаю Свентицкому, переводчикам моей поэзии на армянский язык Гисанэ Овсепян, на итальянский язык – Даниеле Лобмерти, на украинский язык – Сергею Борщевскому…

Спасибо выдающемуся барду и диссиденту Юлию Киму, который в своём-то возрасте бегал по московским театрам, предлагая к постановке мою основанную на исторических фактах пьесу о Байроне и похищенной работорговцами грузинской девочке. Но режиссёры отказались работать без автора, а автору, двое братьев бабушки которого сложили головы, защищая Россию от Гитлера, президент Путин визовый режим назначил.

Гастарбайтерам из средней Азии, русским не владеющим, – пожалуйста! Они роднее, чем лауреат премии имени Юрия Долгорукова как лучший зарубежный поэт, пишущий на русском языке, и Фонда Бориса Ельцина – как лучший переводчик художественной литературы с родного языка на русский. Вот ещё за что я терпеть не могу политику и дочь её ненаглядную – бюрократию: эти глупые дамы предрасположены стричь всех под одну гребёнку, никакой дифференциации, никаких исключений.

М.Б.: Часто бывает, что поэт начинается с детства, с детских стихов. Как это было у будущего поэта Саришвили? Когда он ощутил себя поэтом?

В.С.: Первое стихотворение я написал в 9 лет, помню две начальные строфы. «В скромную деревню / Езжу каждый год, / Там, в моей деревне, / Пастух овец пасёт. // Речка пробегает / Лентой голубой / И бычок качает / Грустно головой».

Враньё – ни в какую деревню каждый год я не ездил, а ездил в Батуми, на море, к родственникам.

Памятью отличался, народ удивлявшей, – с листа запоминал наизусть страницу, а читая вслух, стоя на скамейке батумского бульвара, в полуторагодовом возрасте «У Лукоморья дуб зелёный» и другие стихи Пушкина, Чуковского и Маршака, «остановил» на полчаса взвод солдат, маршировавших по аллее. Служивые слушали, затаив дыхание, а потом командир отдал маме моей честь и сказал, что «ничего подобного никто из нас не видел и никогда более не увидит».

Дарование ощутил лет в 15, после первого «настоящего» стихотворения «на шахматную тему» – «Прости, король, король мой чёрный».

М.Б.: Многие пишущие (и особенно – поэты) испытывают страх перед чистым листом…

В.С.: Что такое «страх перед чистым листом» – не ведаю и ведать не хочу. Не боюсь и сцены, как ребёнок, выросший за кулисами и прошедший соответствующую «подготовку». Я вообще не из трусливых – страх приходит лишь когда понимаю, что сам ничем себе помочь не могу – в самолёте, например, когда однажды наш воздушный корабль трижды снижался на посадку и трижды резко взмывал ввысь, и когда паниковать начали даже стюардессы.

М.Б.: Среди переводов Владимира Саришвили грузинская поэзия занимает абсолютно доминирующее место. Чем привлекает она как объект перевода?

В.С.: Я владею грузинским не на письменном уровне, но свободно. Так получилось, что я, на три четверти грузин и на четверть армянин, рос в окружении любимых, но русскоязычных армяно-украино-русских батумских родственников, по-русски говорили и в тбилисском дворе, и в батумском, и в школе, и в университете. Поэтому начал я говорить по-грузински лишь в стройотряде на Смоленщине, куда поехали деревенские ребята-грузины из спецгруппы, которых распространяли по окончании ТГУ сельскими учителями. С ними хочешь-не хочешь – заговоришь. По-русски некоторые из них знали только слово «Ложись!», что было достаточно для уставших от мужей-алкоголиков, по сути, соломенных вдов.

Я сравнивал русский и грузинский, даже курсовую по языковедению писал на эту тему. Языки – паритетно богатейшие. Чего-то там нет, чего-то тут, но и в этих «нехватках» – паритет. Мне нравится работа над русскими версиями грузинских оригиналов. Один из основных вызовов – русское силовое ударение в стихотворных ритмах и грузинское – большей частью «плавающее». «Поймать» русский аналог «плавающего» ритма – особое «охотничье» удовольствие, как от добытого трофея. Найти аналог непереводимому слову – тоже трофей. Иногда помогает древнерусский и церковно-славянский, которые я, изнывая и страдая, изучал в университете. Но ничто не делается впустую. Пригодилось и это.

М.Б.: Как поэт и переводчик Саришвили относится к переводам «Вепхисткаосани» – великого эпоса Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре» – на русский язык? Ведь тут теряется почти всё – потрясающее фонетическое богатство, ритм, рифма – что только не теряется?

В.С.: Я думаю, что по точности всех превзошёл перевод Шалвы Нуцубидзе, самым поэтичным считаю перевод Николая Заболоцкого, а лучшим на сегодняшний день – перевод Пантелеймона Петренко, несчастного юноши, бросившегося в Мтквари (Куру) после отказа дать ему, уже в стельку пьяному, ещё бутылку вина. Случай с очень слабым поэтом Беранже, которого Василий Курочкин сделал популярным автором в среде любителей русской литературы и литературы на русском, и другие подобные, когда перевод превосходил оригинал, к Руставели неприменим, – даю голову на отсечение. Эту поэму можно перевести более или менее удачно, но конгениально – никогда, это попросту невозможно.

М.Б.: (псевдонаивный вопрос) Что отличает настоящую поэзию от творчества рифмомана?

В.С.: Критерии подлинного произведения искусства – конвертируемость «духовной валюты» автора и – мурашки по коже читателей, зрителей и слушателей… Мурашки по коже не обманывают, хотя это может быть и «одноразовым эффектом». А графоман – он и есть графоман, там попросту не увидишь ничего нового и не услышишь его собственной интонации. Но с ними говорить бесполезно, я это бросил, времени жалко.

М.Б.: Поэт, переводчик, журналист Саришвили был активным участником фестивалей Международной гильдии писателей в Тбилиси. Я помню мой приезд в Грузию ещё в ту пору, когда идея представления совместного сборника работ авторов Гильдии и писателей/поэтов Южного Кавказа в Союзе писателей Грузии была в начальной стадии – хотя уже активно поддержана со стороны руководства Гильдии – в частности и в особенности Лады Баумгартен. Я признателен тебе за готовность поддержать инициативу и за последующие очень доброжелательные отражения фестиваля в прессе. И конечно, я исключительно признателен Председателю СП Маквале Гонашвили за её поддержку.

В июне этого года состоится очередной фестиваль в Тбилиси. Какими поэту, журналисту и организатору видятся перспективы творческого сотрудничества СП Грузии и Международной гильдии писателей? Спрашиваю об этом и как участник бывших и будущего фестиваля, и в качестве Представителя Гильдии в Грузии.

В.С.: Очень хорошо, что мы встречаемся, делимся творческим опытом. Но приезжают люди дарований разного калибра, а то и вовсе без калибра. Приезжают те, кто имеет возможность. Это плохо.

Опять-таки повторюсь – высокая словесность нуждается в спонсорской поддержке, нужны деньги и нужен «дядя, дай миллион!». Сколько можно смотреть, как умирают в нищете Пиросмани и Ван-Гог? Не стыдно человечеству?! Да что я вдруг в наив ударился? Конечно, не стыдно, чихать оно хотело на живого Ван-Гога, а вот «Подсолнухи» за десятки миллионов «зелёных» никому бы не помешали.

М.Б.: Какие стилистические черты поэзии Владимира Саришвили представляются ему главными?

В.С.: Как отмечают рецензенты, это – самоирония, свойственная любимому мной грузинскому кинематографу, неожиданные художественные решения, свежие рифмы.

Главным свойством я считаю «самость» интонации. Это краеугольный камень, подлинный пропуск в мир поэзии, не в предбанник, не в приёмную, а именно в мир. Спасибо за это свойство, дарованное мне Всевышним.

М.Б.: Как поэт Владимир Саришвили определяет своё место / позиционирует свою поэзию в ареале русскоязычной поэзии?

В.С.: В русскоязычной ГРУЗИНСКОЙ поэзии у меня конкурентов нет – не мной одним это мыслится и говорится. Речь может идти о русскоязычной поэзии в целом.

У меня хорошее место, может, и не президентский номер в отеле поэзии, но и не шестиместный. Люкс, пожалуй.

Меня всегда слушали, творческих вечеров провёл немало.

Особенно запомнился вечер в московском Институте стали и сплавов, где администрация предупредила: неделю назад студенты освистали и вынудили в слезах убежать со сцены показавшуюся им занудливой ведущую «Спокойной ночи, малыши!», популярнейшую Валентину Леонтьеву. К вам, грузину, пишущему на русском, отношение настороженно-недоверчивое, ирония преобладает. Будьте готовы ко всему. Но мы с моим другом и импресарио Тимуром Рахавия, устроившим эти мои гастроли по Северному Кавказу (тогда ещё не воевавшему, чуть только «закипавшему пузырьками»), с заездом в Москву, не пошли на попятную. И не прогадали.

Через две минуты после того, как я начал читать, в зале можно было услышать, как муха пролетит. И так – до конца вечера. Книга отзывов у меня сохранилась.

М.Б.: И в заключение три вопроса (ответ – одно предложение!).

Если бы некая высшая сила предложила Владимиру Саришвили выбрать из всех амплуа: поэт, переводчик… одно – что бы он выбрал (при гарантии, что способность к творчеству сохранится на 100%)?

В.С.: Третий раз повторю – мне не нужно искусственно моделировать такую малоприятную ситуацию с выбором. Бог дал мне всё.

Осталось только с деньжатами помочь – и не по мелочи, потому что я знаю, что с ними делать, и меня они не испортят. А также главное – здоровья бы покрепче, Господи мой Всемогущий!

М.Б.: Любимые поэты?

В.С.: Вопрос не к специалисту. Это у домохозяек есть любимые поэты.

М.Б.: Понятно.

В.С.: Есть музыка и поэзия – талантливые и бездарные, как и живопись, и другие виды творчества. Сегодня мурашки по телу – от Гумилёва, завтра – от Гёте, Аниша Капура, Моцарта, Брамса, Вермеера. Дюрера, Палиашвили, Пиросмани….

Я счастлив – мне дарована широта и глубина восприятия прекрасного.

М.Б.: Хобби?

В.С.: Хобби – шахматы, просто кайф ловлю от онлайн трансляций крупных турниров, работаю под комментарии, и когда гугнивые голоса знатоков обретают эмоциональную окраску – тут же включаю диаграммы и смотрю – что там приключилось. Спортивный болельщик я с 6 лет – и борьбу смотрю, и теннис, и регби; к футболу только поостыл в последние годы, очень уж испортили эту игру политика и, в первую очередь, большие деньги. И ещё моё пожизненное хобби – бассейн. После операции по удалению грыжи ослаб немного, но надеюсь скоро вернуться на водные дорожки – это у меня с 7 до 9 утра каждый день. «Когда я вернусь – по бассейну запляшет волна», – так и хочется спеть, перефразируя бесподобного Галича.

М.Б.: Что ж, остаётся пожелать поэту, переводчику, журналисту, сонетисту, сонетологу и драматургу Владимиру Саришвили, чтобы волны бассейна, как и волны успеха посещали его так часто, как ему бы этого хотелось.

В.С.: Спасибо.


 

[1] Элла Моисеевна Маркман была членом молодёжной организации «Смерть Берия». Арестована в 1948-м. Приговорена к 25-ти годам лагерей. Мораторий на смертную казнь, действовавший в СССР с мая 1947-го по январь 1950-го года, спас её от расстрела. Освобождена была Элла Маркман в 1956 году, реабилитирована в 1968-м (!) году (М.Б.)

МГП©2025