Семён Резник: Эта удивительная жизнь

К 80-летию Семёна Резника

Дорогие друзья, члены МГП, читатели нашего журнала! Когда Лада в нашей с ней беседе спросила меня, как мне удаётся сделать каждое интервью индивидуальным, я ответил, что это — от моего восхищения людьми, с которыми я общался. Сегодня я рад представить Вам интервью с замечательным человеком, встречу с которыми подарила мне судьба. Автор более двадцати книг – блестящих в литературном плане – об учёных в разных областях знания, литературно-исторических исследований, политико-социологического труда по истории предреволюционной России, наконец, романов и публицистики, Семён Ефимович Резник — один из самых известных в России и за рубежом (в особенности — в Соединённых Штатах) писателей-исследователей. Я рассказал Семёну Ефимовичу о нашей Гильдии и нашем журнале «Новый Ренессанс», он с большим интересом отнёсся к информации и предложению дать для журнала интервью. Предлагаемое интервью родилось как беседа по телефону — Семён Ефимович уже свыше тридцати лет живёт в США.

С любовью. Моисей Борода

 

Моисей Борода: Дорогой Семён, недавно в России прошла с огромным успехом презентация Вашей книги «Эта короткая жизнь» – о великом русском учёном Николае Ивановиче Вавилове, трагически погибшем, а точнее – погубленным, убитом в годы так называемой «сталинщины». И в Саратове, и в Питере во время «вавиловских чтений» в связи со 130-летием со дня рождения Вавилова, и на презентациях в Москве книга имела самые восторженные отклики. Читателей Ваших книг об учёных – Мечникове, Вавилове, выдающемся русском физиологе Ухтомском и других – впечатляет сочетание высокой художественности с доказательностью каждого факта, ссылками, цитатами, свойственными научной монографии. Ещё одна особенность объединяет все эти книги: ясное изложение научных идей, в мире которых живёт и творит Ваш герой. И наконец, последнее: каждое из этих повествований — о параболе жизни и о трагедии жизни глубоко мыслящего человека, обладающего непоколебимым моральным стержнем, живущего и творящего в условиях тоталитарного общества.

«Эта короткая жизнь» — не первая Ваша книга о Вавилове. Более того, на протяжении десятилетий со дня выхода Вашей первой книги Вы продолжали по крупицам собирать материалы, относящиеся к Вавилову, его открытиям, его ученикам, противникам, открытым врагам.

Получилась удивительная книга: она абсолютно, до мельчайших деталей точна и в то же время это — художественная литература. Хотя, честно говоря, этот сплав свойственен каждой Вашей книге, это, по-моему, одна из важнейших характеристик Вашего стиля.

Семён Резник: Широко распространено мнение, что художественная литература обязательно основана на вымысле. Я считаю это большим заблуждением. Художественность определятся не наличием вымысла, а драматизмом описываемых событий и раскрытием характеров. Поскольку характеры и события в биографической книге не вымышленные, то выдумывать для большего эффекта то, чего не было, с моей точки зрения, недопустимо. Врать в таком повествовании, злоупотребляя доверием читателей, аморально. Это вопрос не художественности, а нравственности. К счастью для меня и, увы, к несчастью для некоторых моих персонажей, богиня истории Клио изобретает такие сюжеты, какие не может создать никакое воображение. Как сказал замечательный поэт Николай Глазков, «Чем событие интересней для историка, тем для современника печальней». Как Вы знаете, это строки я поставил эпиграфом к моей книге о Н.И.Вавилове.

М. Б.: Чем объясняется Ваш особенный интерес к жизни творчеству выдающихся русских учёных и в частности и в особенности — к Вавилову?

С. Р.: моя творческая судьба сложилась таким образом, что естественные науки и их история оказались в центре моего внимания. Студентом Инженерно-строительного института (МИСИ) я начал сотрудничать в «Комсомольской правде» по отделу науки. Отдел возглавлял прекрасный журналист Михаил Васильевич Хвастунов — он печатался под псевдонимом М. Васильев.

Сотрудниками отдела были молодые журналисты Ярослав Голованов и Дмитрий Биленкин – оба стали известными писателями[1]. Атмосфера в отделе была такая, что там очень приятно было бывать. Толклись ребята из разных вузов – веселые, остроумные, талантливые. МихВас, как мы звали шефа, был большим оптимистом, верил в будущее науки и нас заражал этой верой. Скоро я стал печататься в «Науке и жизни», «Технике – молодежи», других изданиях. Немного оперившись, я был принят на работу в редакцию серии «Жизнь замечательных людей», где мне поручили раздел ученых. Из будущего науки пришлось перекинуться в ее прошлое.

Николаем Вавиловым я занялся потому, что, консультируясь с видными учеными разных специальностей о том, кого, по их мнению, следует представить в серии ЖЗЛ, я слышал со всех сторон, что нужна книга о Н.И. Вавилове. Когда я попытался подыскать автора для этой темы из числа известных писателей, ранее писавших о растениеводах, селекционерах, генетиках, то оказалось, что практически все они еще недавно восхваляли Трофима Лысенко – главного противника «буржуазной» генетики, виновника того, что Вавилова объявили врагом народа и сгноили в тюрьме.

М.Б.: О да, многие из нашего поколения помнят это одиозное имя. Помнят сессию ВАСХНИЛ[2] с разгромом генетиков, шельмованием выдающихся учёных вообще всю эту вакханалию последних лет правления Отца и Учителя.

С.Р.: Предложить кому-то из этих авторов договор на биографию Вавилова было бы верхом безнравственности и цинизма. И тогда я сказал шефу серии ЖЗЛ Юрию Короткову, что сам напишу эту книгу.

М.Б.: Вы по Вашему официальному образованию, инженер-строитель, окончили МИСИ. Как инженер-строитель (насколько мне известно, ни дня не работавший по этой, чуждоватой специальности) пришёл в литературу? Что было «путеводной звездой». Или к литературе, писательству тянуло с детства?

С.Р.: Тянуло с детства, но уверенности в том, что «я могу», не было. Поступив в МИСИ, я как бы распрощался с мечтами о писательстве, но оказалось, что через МИСИ туда путь прямее, чем можно было ожидать. Студенческая жизнь била ключом. Капустники, турпоходы, дискуссии на самые разные темы. И – многотиражная газета «За строительные кадры», где появились мои первые крохотные публикации. Единственным штатным сотрудником газеты, в должности ответственного секретаря, был Александр Ильич Агранович, он же Александр Левиков. Позднее он стал одним из ведущих публицистов «Литературной газеты» и очень тонким лирическим поэтом. В этой газетке я получил первые практические уроки журналистики. Потом была «Комсомолка», ЖЗЛ, «Вавилов», о чем я уже говорил. По окончании института мне все же пришлось поработать сменным инженером, немногим больше года, на водопроводном участке номер 13, в подмосковном городке Люблино (он давно уже вошел в черту города). Но все мысли, все время между сменами, были отданы журналистике.

М.Б.: Ваша первая книга о Вавилове вышла далеко не в том виде, в каком она была написана: недреманное око цензуры славных времён брежневского застоя привело в движение ножницы, и если бы не вмешательство академика-философа Кедрова, имевшего немалый «вес» и в науке, и среди руководящей элиты, книга, если я не ошибаюсь, вообще бы не вышла. Да и потом, когда она уже вышла, тираж собирались пустить под нож. Почему? Вопрос логичен: для читателей молодого поколения всё звучит странно: при чём тут цензура, как это – пускать готовый тираж под нож.

С.Р.: Академик Кедров подключился, когда книга уже была напечатана, но «поймана на разноске» и объявлена «идеологически вредной». В какой мере помогло его вмешательство, трудно сказать, но его готовность помочь была очень важной. Включились и другие влиятельные ученые, о многом, что происходило за кулисами, я и не знал. Через много лет, уже в 1997-м, у меня была встреча с Александром Николаевичем Яковлевым. Вы, конечно, помните это имя: «архитектор» гласности и перестройки при Горбачеве. Тогда он уже не был членом Политбюро, возглавлял созданный им Фонд демократии. Он меня принял в своем кабинете, мы беседовали часа полтора. В ходе этой беседы он вспомнил, что в далеком 1969-м – тогда он возглавлял Отдел пропаганды в ЦК партии – он отдыхал в каком-то элитном санатории, и там же был академик Н.Н. Семенов, вице-президент Академии Наук, нобелевский лауреат. Они вместе прогуливались, и Семенов говорил ему о том, какое тяжелое впечатление на Академию Наук произвели гонения на книгу о Николае Ивановиче Вавилове.

М.Б.: Ну, Яковлев был совершенно особенный человек в высшем советском ареопаге. Удивительно, как такой человек там вообще мог появиться. Но даже ему в его положении члена Политбюро оказалось далеко не всё подвластным.

С.Р.: Тогда Яковлев не был членом политбюро, «только» исполняющим обязанности зав. отделом пропаганды. Кстати, у него своя история, даже две. О первой он мне тогда рассказал. Это было вскоре после войны, он был еще сравнительно молодой партработник, провинциал, кажется, в Ярославском обкоме работал. И вдруг его вызвали в ЦК партии, к самому Шкирятову. Сейчас мало кто помнит это имя, а это был очень грозный человек, председатель КПК – Комиссии партийного контроля. Когда надо было уничтожить какого-то партработника, то сначала им занималась КПК. Выявляли его троцкистское или еще какое-нибудь «не наше» нутро, исключали из партии, а потом уже за ним приходили из НКВД. На Яковлева поступил какой-то донос, его вызвал Шкирятов, выложил три короба обвинений, попытки что-то сказать в свое оправдание тут же пресекались. «Вы свободны, товарищ Яковлев, можете идти».

Он встал и поковылял к двери, понимая, что песенка его спета. Кабинет у Шкирятова, как он говорил, был очень большой, до двери не два шага от стола, а шагов десять. А он был инвалид. Получил тяжелое ранение на войне, ему отрезали ногу, и он ковылял на протезе. И когда он уже взялся за ручку двери, Шкирятов его окликнул, попросил вернуться. Спросил, где и как он потерял ногу. Яковлев рассказал. И Шкирятов его пожалел. Доносу не был дан ход.

Вторая история произошла уже, можно сказать, на моих глазах, когда в 1972 году в «Литгазете» появилась большая статья доктора исторических наук А.Я. Яковлева под названием «Против антиисторизма». Написана она была, надо сказать, с самых ортодоксальных позиций марксизма-ленинизма. Суть сводилась к тому, что некоторые молодые литературные критики замалчивают интернациональную солидарность пролетариата, выпячивают национальное, подозрительны ко всему не русскому. Главным в статье было то, что назывались фамилии этих самых «молодых критиков». В их числе был заведующий серией ЖЗЛ, где я работал, Сергей Семанов. Он был одним из ведущих национал-патриотов. Автор статьи многого не договаривал, но хорошо знал то, о чем писал.

Сказать, что на следующее утро, когда Семанов появился в редакции, на нем лица не было, значит, ничего не сказать. Лицо у него было опухшее, темно-кирпичного цвета, вместо заплывших глаз узкие щелочки. Видимо, со страшного перепоя. Вообще-то Семанов к спиртному не прикасался. Бывали ситуации, когда кто-то из авторов, чью книгу мы выпустили, на приносил на радостях торт, бутылку вина или коньяка. Все садятся в кружок, выпивают по рюмашке. Семанов никогда не прикасался – абсолютный трезвенник. Так ведет себя тяжелый алкаш, если он «завязал».

А тут он, видимо, сорвался. Придя на работу, он заперся на ключ. Мое рабочее место было в соседней комнате, через стенку было слышно, как он мечется туда-сюда по своему кабинетику. В том, что он будет уволен, никаких сомнений ни у кого не было, и меньше всего у него самого.  Через пару дней ему позвонили из ЦК партии и просили приехать в такое-то время. Он созвонился с товарищами по несчастью, то есть с другими «молодыми критиками», названными в статье А.Н. Яковлева, и оказалось, что все они вызваны на тот же день и час. Было ясно, что готовится экзекуция. Когда он уезжал в ЦК, я ему сочувствовал.

Вернулся он часа через два. Не приехал, а прилетел на крыльях.  В ЦК «молодым критикам» сказали, что товарищ Яковлев – крупный ученый, к его критике им следует прислушаться. Но они должны знать, что в статье высказано только личное мнение товарища Яковлева, а партия к ним политических претензий не имеет. Так был дан карт-бланш на превращение красной идеологии в коричневую.

Яковлева через пару недель «освободили» от работы в ЦК и отправили в почетную ссылку – послом в Канаду. Там он проработал десять лет, и оттуда, видимо, разглядел и понял многое такое в советской системе, чего не мог увидеть и понять изнутри.

Вернули его в Москву уже при Андропове. При Горбачеве он стал членом политбюро и «архитектором» перестройки. Единственный, между прочим, из ее лидеров, кто открыто выступал против русского шовинизма и антисемитизма, в ответ на что общество «Память», тогда очень активное, отправило своих людей в деревню, откуда родом был Яковлев, чтобы отыскать его еврейские корни. Как ни старались, а не нашли. Стопроцентно русский человек оказался, хоть тресни.

Но я забежал далеко вперед.  Скандал с моей книгой о Вавилове был поднят В.Н. Севруком, подчиненным Яковлева. В отделе пропаганды Севрук возглавлял сектор, курировавший книжные издательства, и когда к нему поступил политический донос на мою книгу…

М.Б.: Ого, донос! И конечно же, с политической окраской. Если Вы не против, попытаюсь угадать, кто стоял за кулисами.

С.Р.: Пожалуйста.

М.Б.: Трофим Денисович Лысенко – для него выход этой книги был бы тяжёлым ударом – и конечно, им стал: для широкого, даже далёкого от науки читателя обнажалась долго скрываемая правда об этом псевдоучёном и его зловещей роли в биологии, да и не только в ней.

С.Р.: Вы, конечно, понимаете, что сам я этого доноса не видел, но о том, кто и как его состряпал, мне потом рассказали. За этим стоял он, Лысенко. Получив этот донос, Севрук, может быть, с перепугу, приказал мою книгу не выпускать. У перепуганного директора издательства Ганичева, на которого он кричал и топал ногами, не повернулся язык сказать, что 100-тысячный тираж уже отпечатан. Чтобы пустить его под нож, требовалось письменное распоряжение – иначе не на что было списать убытки. Но оно не поступило: распоряжение Севрука было устным. К финансовым документам не подошьешь. Тираж заперли «в темнице сырой», то есть в отдельной опечатанной комнате, там он и дожидался своей участи.

М.Б.: Ну да, всё в традициях славного прошлого. Книга получила, так сказать, статус «антисоветской» статьи 58.12 или чего-то подобного.

С.Р.: Что-то в этом роде. Но Яковлев, вернувшись из отпуска, велел спустить это дело на тормозах. Внесли, в основном для проформы, еще несколько изменений, чтобы доложить, что «идеологические ошибки» исправлены, и книгу выпустили.

М.Б.: В чём, если это сформулировать вкратце, основная заслуга Вавилова как учёного-генетика?

С.Р.: Если вкратце, то Н.И. Вавилов на основе своих научных теорий и в результате труднейших экспедиций по пяти континентам, создал крупнейшую в мире коллекцию форм культурных растений. Этот генофонд стал гарантом продовольственной безопасности человечества. Сейчас в разных странах мира имеется 60 таких коллекций, российская, по ценности сортового материала, занимает очень высокое четвертое место. При Вавилове она была первой. Продовольственная комиссия ООН несколько лет назад, очень консервативно, оценила ее стоимость в 8 триллионов долларов. На самом деле она бесценна. В последние годы в «центры происхождения культурных растений», или вавиловские центры, как их принято называть, направляются новые экспедиции – по следам Николая Ивановича. Но большинства тех разновидностей, которые он собирал, там уже нет. Они сохраняются только в коллекциях.

М.Б.: Спор Вавилова с «народным академиком» Трофимом Денисовичем Лысенко закончился для Вавилова трагически – ибо в руках «народного академика» — малограмотного человека, так никогда и не поднявшегося до положения учёного (но поставленного президентом Всесоюзной сельскохозяйственной академии – с возможностью властной рукой расправляться со своими оппонентами), был политический молот, за ним и именно за ним стояла вся система.

Научные разработки, коллекции семян, собранные Вавиловым по всему миру, позволили бы в конце концов решить проблему с зерном в стране, в которой по временам господствовал голод (вспомним тридцатые годы, страшный голод в Поволжье, или голод послевоенных лет). И тем не менее система сделала ставку на Лысенко. Почему?

С.Р.: Почему Сталин сделал ставку на Лысенко? Об этом могут быть разные мнения, выскажу то, к чему я пришел на основании изученных мною материалов. Подоплека этого решения – в последствиях насильственной коллективизации сельского хозяйства. Эти последствия были двоякого рода – политические и экономические

Надо ясно представлять себе, до какой степени партийное руководство было зашорено собственной пропагандой. Оно верило в то, что строит социализм, а главная опасность исходит от частника. Большевики победили в гражданской войне, но страна к этому времени вымирала. Корень зла был не столько в военной разрухе, сколько в военном коммунизме, парализовавшем страну. Пришлось, хоть и в ограниченных пределах, разрешить частное предпринимательство – НЭП. Сейчас, через сто лет, трудно понять, какой это был колоссальный удар по догматике большевизма. Ведь нэп ликвидировал то, ради чего была затеяна кровавая революция, гражданская война и этот самый военный коммунизм, что привело к гибели миллионов людей и к полной разрухе. Необходимость ввести нэп фактически означала крах большевизма, чего сами большевики не хотели признать и потому называли его «временным отступлением».

Вынужденные терпеть частника, власти страшно его боялись. Ведь, по Ленину, частная собственность «ежедневно и ежечасно порождала капитализм».

М.Б.: Ну да, перефразируя слова вождя мирового пролетариата, «или частник победит коммунизм, или коммунизм победит частника». Что и говорить, создатель «первого в мире социалистического государства» (на деле – смеси феодальной системы и основанного на рабском труде государственного капитализма) был прав. Частная система хозяйствования сломала бы власть партии т.н. большевиков. Система поняла это и взяла в руки «молот ведьм» против частника.

С.Р.: Всё происходило именно в этом плане. Над нэпманами изгилялись в печати, их травили, арестовывали, облагали чудовищными налогами. Но и в таких условиях частник набирал силу, а, значит, становился еще более опасным для власти «рабочего класса».

В 1929 году Сталин решил, что пора покончить с частником, и взял курс на «сплошную коллективизацию» сельского хозяйства. В партийном руководстве он, конечно, имел послушное большинство, так что ему было на кого опереться.

Менее послушные и более прагматичные члены политбюро — Бухарин, Рыков, Томский — тоже были за ликвидацию частника, но они предлагали действовать осторожнее, постепенно, говорили, что иначе экономика страны снова рухнет.

Сталин объявил их правой оппозицией и начал кампанию по дискредитации этих оппортунистов, соглашателей, сторонников капитализма. Их подвергли остракизму, объявили троцкистами (более страшного жупела тогда не было), сняли со всех постов, отправили в ссылку. Они «осознали свои ошибки», покаялись, после чего их вернули на второстепенные посты. Ненадолго, конечно! Коллективизация была проведена в «ударные сроки», кулака ликвидировали «как класс», многих и вовсе ликвидировали, других сослали эшелонами в Сибирь. Социализм «в отдельно взятой стране» был построен. Политически Сталин одержал полную победу.

М.Б.: О, да! Коммунизм (которого, конечно, не было – впрочем, как и социализма) победил частника. А с ним — и экономику. Вспоминаю слова моего старшего рижского друга – реакцию на плакат «Ленинские идеи живут и побеждают»: «Да, да, промтовары и продукты уже побеждены ими».

С.Р.: Экономика рухнула, товары первой необходимости исчезли из магазинов, в городах снова появились длиннющие очереди, пришлось ввести карточную систему. А в деревнях вообще наступила катастрофа. Колхозные, а на деле бесхозные поля стали зарастать сорняками. Крестьяне резали скотину, чтобы не отдавать ее в колхоз, поголовье уменьшилось вдвое. А тех буренок, что стали колхозными, нечем было кормить. Произошло именно то, от чего предостерегала «правая оппозиция». Признать это Сталин и его сатрапы не могли. Потому «правых» надо было загнать еще дальше за Можай, а заодно и науку, на которую они опирались. Первый слой жертв составляли экономисты-аграрники. Их научные изыскания и рекомендации сводились к тому, как наилучшим образом организовывать сельское хозяйство в условиях нэпа. Ага! Значит, они за частника, за кулака, против социализма! ГПУ выдумал мифическую Трудовую крестьянскую партию (ТКП), к коей все они якобы принадлежали. Сотни ученых и неученых были арестованы и отправлены в ссылку и в лагеря. В моей книге это показано через судьбу крупнейшего экономиса-аграрника А.В. Чаянова. Он был однокурсником Вавилова, их многое связывало. Первая жена Николая Ивановича Е.Н. Сахарова, тоже их однокурсница, судя по ее дневникам, была первоначально влюблена в Чаянова – безответная любовь.

Расправившись с экономистами-аграрниками, взялись за растениеводов.  Вавиловский институт объявили «институтом благородных ботаников», прибежищем «буржуазных» специалистов, не желающих «повернуться лицом к социалистическому строительству». На этом фоне и взошла звезда Трофима Лысенко — выходца из народа, обещавшего поднять урожаи на миллионах гектаров колхозных и совхозных полей, если «враги социализма» не будут ему ставить палки в колеса.

Сделав ставку на Лысенко, Сталин убивал нескольких зайцев. Демонстрировалось торжество колхозного строя, а виновником всех неурядиц и бед становилась «буржуазная наука» — во главе с академиком Н.И. Вавиловым.

М.Б.: Здесь было, может быть, и другое: намеренное создание террора в интеллектуальной среде. Публичное унижение выдающихся учёных, избиение в печати (и на разного рода собраниях) писателей (вспомним мартиролог расстрелянных поэтов, травлю Булгакова, и скольких ещё других), композиторов (вспомним трагическую судьбу Шостаковича, травлю его в печати — травлю, за которой МОГЛО последовать дальнейшее). И наряду с этим — позорную чреду лжеучёных: Ольга Борисовна Лепешинская, автор теории образования клеток из некоего «живого вещества», превращения в живое из неживого, ставшая академиком Академии медицинских наук, лауреатом Сталинской премии. Или Г.М. Бошьян, автор «теории» превращения вирусов в бактерии, мгновенно катапультированный в учёные… В руке каждого из этих псевдоучёных был политический молот, которым они могли разить своих оппонентов и поддерживать своих адептов, ощущая мощную поддержку системы.

Как Вы считаете: Может быть, особенный взлёт таких доморощенных липовых «гениев» после войны совпал с постепенным нарастанием кризиса системы, нараставшей борьбой за власть в кремлёвском ареопаге?

С.Р.: Что касается террора по отношению к ученым и вообще к интеллигенции, то он был всегда, с самого установления советской власти. Хотя его интенсивность не была одинаковой: в какие-то годы и в каких-то областях науки он усиливался, в другие годы ослабевал. Тут у советской власти было «диалектические противоречие». Вожди большевизма считали, что Россия – страна отсталая, что надо срочно «догнать и перегнать», а для этого надо быстрыми темпами развивать науку. А, с другой стороны, для их классового сознания было аксиомой, что «буржуазная» интеллигенция враждебна пролетариату, «они нас предавали и будет предавать», как говорил Ленин. Значит, их надо держать в черном теле. Из ЧК-ГПУ-НКВД-КГБ время от времени налетали коршуны и выхватывали из рядов то одного, то другого, а то целые группы. Кого-то расстреливали, кого-то отправляли в ГУЛАГ, других только ссылали, а кое-кого и выпускали. Широко практиковалась вербовка осведомителей. Не было недостатка в добровольных доносчиках. Многие пытались приспособиться к ситуации, просигналить властям: «меня не трогайте, я свой, я тоже марксист-диалектик». Все это создавало крайне нездоровую атмосферу.

Специфика послевоенного периода была, вероятно, в том, что товарищ Сталин «диалектически» решил, что в стране уже выросла своя, «пролетарская» наука. Значит, с «буржуазной» наукой надо кончать. Учтите еще и то, что к этому времени советский коммунизм сросся с национал-патриотизмом. Получился национал-коммунизм. Сталин объявил войну так называемому космополитизму, низкопоклонству перед иностранщиной. А ученые привыкли считать мировую науку единой, среди них ценилось знание иностранных языков, контакты с иностранными коллегами. Публикация научной статьи в престижном американском или британском журнале считалась честью. Это все надо было сломать.

Начало было положено «судами чести». О первом «суд чести» я писал в книге «Лицом к человеку» — об академике В.В. Парине. Она вышла в 1981 году в издательстве «Знание», еще до моей эмиграции. Главу об аресте «американского наймита» Парина и  «суде чести» над «Клюевой и Роскиным»[3] из нее тогда вырубили. Я ее опубликовал тридцать лет спустя в сетевом журнале «Семь искусств» (июль 2011, № 7(20). А в книге о Вавилове есть глава о втором таком суде – над выдающимся генетиком, профессором Тимирязевской академии А.Р. Жебраком[4]. Это была прелюдия к Августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года, на которой Лысенко и его «передовое мичуринское учение» одержали «окончательную» «победу» над «реакционным» менделизмом-морганизмом. Это была победа не только над наукой, но и над пресмыкательством перед иностранщиной. «Наша наука самая-самая, у загнивающей буржуазии нам учиться вредно». Ведь и сейчас Трофима Лысенко пытаются поднять на щит российские национал-патриоты. Это особенно парадоксально на фоне раздуваемой ненависти к Украине и всему украинскому. А Вавилов для них — «гражданин мира», то есть «космополит», никакой пользы родине не приносил, хотя он-то был стопроцентно русским.

Что же касается старой большевички О.Б. Лепешинской и Г.М. Бошьяна, то это были aftershoks после разгрома генетики Трофимом Лысенко. Знаете, когда случается сильное землетрясение, то после него некоторое время продолжаются подземные толчки меньшей силы. Лепешинская, Бошьян были такими толчками. Нелепость их «революционных» теорий была очевидна с самого начала, но их поддержал Лысенко. И сколько же видных ученых бросились восторгаться их «великими» достижениями, демонстрировавшими торжество передовой мичуринской биологии! Потом годами пытались отмыться от этого срама, но написанное пером не вырубишь топором. Бошьян оказался факиром на час, Лепешинская продержалась в роли великой мичуринки дольше, но тоже провалилась. А Лысенко сумел втереться в доверие к Хрущеву и оставался диктатором биологической науки до его «ухода на пенсию» в октябре 1964 года.

М.Б.: Вернёмся к другим Вашим работам в области литературно-исторических биографий русских учёных: Ильи Мечникова, основателя эволюционной эмбриологии Владимира Ковалевского, Алексея Ухтомского – выдающегося физиолога, автора концепции и теории доминанты, одной из основополагающих концепций в физиологии[5], и других. Мне видится в этих книгах (отличающихся широкой панорамой общества, в котором жили Ваши герои, так что, читая, проживаешь с ними их жизнь) единая идея научного поиска как такового, идея последовательного пути к фундаментальному открытию, часто — пути «через тернии к звёздам». Но это — взгляд со стороны. А как видит это автор?

С.Р.: При работе над каждой книгой меня, прежде всего, интересовала личность героя, ее становление, развитие, духовный мир, драматизм научного поиска. Сюжет книги о Мечникове строится вокруг его встречи с Львом Толстым, с которым он вел долгие годы спор о смысле жизни, страхе смерти, и путях его преодоления. То есть по самым фундаментальным вопросам человеческого бытия.

В книге о «гениальном и несчастном» Владимире Ковалевском я пытался раскрыть неустойчивый характер человека, стремившегося идти «в ногу со временем». Ковалевский необычайно много сделал как издатель-просветитель, борец за женское равноправие (фиктивный брак с Софьей Ковалевской) и как ученый, который перестроил сравнительную эмбриологию, сделав ее эволюционной. Причем наукой он занимался очень короткий промежуток времени, которого ему хватило, чтобы сделать переворот и оставить в ней очень глубокий след. А параллельно он занимался разными коммерческими предприятиями, которые роковым образом проваливались. Я показываю, что крах он потерпел не столько финансовый, сколько моральный, что привело его к самоубийству. Подзаголовок книги «Трагедия нигилиста».

В книге об академике А.А. Ухтомском и его первом биографе В.Л. Меркулове я пытаюсь понять внутренний мир ученого, открывшего физиологические, то есть сугубо материальные, основы человеческого сознания, и в то же время глубоко религиозного человека, приверженца старой веры, создателя совершенно оригинальной философии. Условные и безусловные рефлексы служат Ухтомскому основой для религиозно-нравственного учения. И это в годы, когда велось агрессивное наступление на «идеализм» и религию, с самых «передовых» позиций диалектического материализма. Книга во многом основана на моей переписке с В.Л. Меркуловым, с которым у меня были тесные дружеские отношения. Она имеет мемуарный уклон, как сказано в подзаголовке.

М.Б.: Сейчас, если позволите — ход в сторону, связанную с другим аспектом Вашего творчества — аспектом, посвящённым еврейству. Каждый человек рано или поздно приходит к осознанию своих корней, своего родства с ними, духовной связи со своим народом. Ваши романы «Кровавая карусель» и «Хаим-да-Марья» о «еврейских процессах» в царской России, Ваше эссе-исследование о процессе Бейлиса производят глубокое впечатление своей жестокой правдой. Сюда же относится то, что Вы писали о еврейских погромах во время революции, борьбе с еврейской культурой в сталинское время – с убийством великого актёра Михоэлса, удушением Еврейского Антифашистского Комитета, расстрелом еврейских писателей в 1952 году и последующими событиями. Каков был в этих более чем суровых условиях Ваш путь к еврейству? Сыграла ли здесь особую роль семья? Родители родителей? Друзья?

С.Р.: Бабушек-дедушек я не застал. Оба дедушки умерли задолго до моего рождения, а бабушки – в годы войны, когда я был малышом и жил с родителями далеко от них. Бабушка по отцу, вместе со своим младшим сыном (моим дядей), погибла в Одессе во время оккупации: Холокост. Подробностей, к сожалению, не знаю. Другая бабушка успела эвакуироваться, но умерла в Пензе от рака. Мы тогда жили в Челябинске. Мама поехала в Пензу, оставив меня на попечение соседей. Она застала бабушку еще живой, успела с ней проститься.

Конечно, семья сыграла важную роль в моем формировании. В Москве после войны мы жили в разваливавшемся бараке, в бандитском районе, на папину скромную зарплату инженера-строителя. Мама не устраивалась на работу, чтобы «не упустить» меня: оберегала от бандитской среды. Помню накал антисемитизма в связи с «делом врачей». Злобой, ненавистью был напоен воздух.

Так что о своем еврействе я не мог бы забыть при всем желании. Правда, родители считали, что это все от темноты и невежества, ничего этого нет в кругах интеллигенции. И я так считал, но, став взрослым, должен был убедиться, что это не всегда так. В среде людей интеллигентских профессий антисемитизм не только присутствовал, но стремительно нарастал. Не столько бытовой антисемитизм, сколько идеологический.

М.Б.: Борьба новой власти с еврейской культурой, стремление её так или иначе задавить — борьба, доставшаяся в наследство от царской России — повелась большевиками решительно, с истинно большевистским размахом. Об этом очень ярко, с чёткой опорой на документы, написано в Вашей книге «Вместе или врозь». Уничтожение сперва иврита, потом — идиша, потом — «борьба с выпечкой мацы» (!), с «еврейским национализмом». Закрытие Еврейского Театра. Убийство Соломона Михоэлса — по личному приказу Сталина. Арест и расстрел членов Еврейского Антифашистского Комитета, созданного тогда, когда это было необходимо, и уничтоженного тогда, когда необходимость в нём отпала. Резкие ограничения приёма в ВУЗы, «нульпроцентная норма» для целого ряда специальностей. Этапы большого пути. Борьба с т.н. «сионизмом». Истерия по поводу победы Израиля в Шестидневной войне. И конечно, как Вы точно сказали, идеологический антисемитизм.

С.Р.: Со всей ясностью это проявилось после того, как советские танки раздавили Пражскую весну. Для оправдания разбоя, учиненного в «братской стране», был возрожден черносотенный миф о «жидо-масонском заговоре против тронов и алтарей». Его только чуть подкрасили, сделав «сионистско-масонским заговором против социализма». Об этом были изданы сотни книг, тысячи статей. Множество диссертаций было защищено, ученых степеней присуждено. «Остепененных» борцов с «сионизмом» продвигали на университетские кафедры, на высокие посты в разных учреждениях. Согласно их доктрине, все евреи, включая твердокаменных коммунистов, преданных «партии и правительству», оказались на подозрении как тайные сионисты, готовившие «верхушечный переворот» вроде того, который они якобы учинили в Чехословакии. На смену обанкротившейся коммунистической идеологии шел национал-патриотизм, то есть неонацизм.

Мне было интересно понять, где истоки этой идеологии. Стал разбираться и открыл для себя дореволюционную черносотенную литературу. Мне стало ясно, откуда национал-патриоты черпают свою мудрость: они-то отыскали эти клады задолго до меня. Я написал два исторических романа о гонениях на евреев в царской России, немало статей, памфлетов, пародий, в которых анализировал некоторые публикации национал-патриотов, выводил их на чистую воду. Пытался пробиться с этими материалами в печать, но везде был поставлен заслон. Так я «экспериментально» установил, что «выхода нет, а есть исход».

М.Б.: Вы живёте и работаете в Соединённых Штатах уже десятилетия. Что бы Вы сказали об определяющих трендах в американской культуре последнего времени. Нет ли у Вас впечатления, что американская культура стала в последние годы „политизированной“, что образовались определённые табу, мешающие рассматривать то, о чём говоришь/пишешь во всём его многообразии, а не участвовать в игре «’да’ и ‘нет’ не говорите» и пр.?

С.Р. Америка замордовала себя «политкорректностью». Свобода слова, лежащая в основе американской демократии, в значительной мере стала фикцией. Политкорректность – это эвфемизм, на самом деле это цензура. По закону, по конституции цензуры в США нет, но де-факто она введена так называемыми левыми силами, которые верховодят в Демократической партии, в СМИ, в большинстве университетов, в социальных сетях – во всем информационном пространстве. Их главное оружие – жупел расизма, сексизма, исламофобии, других измов и фобий. Аналог тому, в СССР назывался антисоветчиной.

При этом расизм адепты политкорректности понимается очень однобоко.

Луис Фарахан[6], собирающий толпы народа, чтобы очередной раз провозгласить, что евреи захватили господство над миром, имеет на это право: свобода слова. Недавно была опубликована групповая фотография, на которой рядом с Фараханом снят широко улыбающийся Барак Обама. Снимок был сделан его до того, как Обама стал президентом, во время его избирательных кампаний, первой и второй, ни одна газета этот снимок не опубликовала, он стал известен совсем недавно. Недавно же открылось, что у Фарахана очень тесные связи с организацией чернокожих конгрессменов, и даже когда это открылось, ни один из них не сказал ни слова, чтобы отмежеваться от его антисемитизма и расизма.

Погромщики из организации, демагогически называющей себя Антифа (от антифашизм), учиняют бандитские нападения и избиения на улицах. Телеканалы демонстрируют этот разбой «протестующей» молодежи, которая «имеет право» так протестовать. Полиция не вмешивается. А если кто-то из прохожих, подвергшихся нападению, дает им отпор, он «расист».

Любой белый мужчина может быть объявлен расистом, куклусклановцем, сексистом. Для этого достаточно его бывшей жене или любовнице или какой-то женщине, которую он в глаза никогда не видел, заявить публично, что он ее десять или двадцать лет назад «сексуально унизил» (sexually abused). Ей «надо верить», потому что женщина в таких случаях «всегда права». Неважно, в чем выразилось «унижение»: в том, что он ее погладил по коленке, когда ей этого не хотелось, или не погладил, когда ей хотелось. Кто и сколько ей заплатил за такое публичное выступление, обычно не выясняется. А каждый, кто посмеет заступиться за такого сексиста, тоже попадет в сексисты.

Таковы правила игры на сегодняшней общественно-политической сцене, им подчиняются не только демократы, но и многие республиканцы. Один Дональд Трамп, вступив в предвыборную борьбу, не подчинился этим правилам, говорил то, что думал. В чем только его ни обвиняли – в расизме, сексизме, исламофобии, испанофобии, даже в антисемитизме. Достаточно вспомнить о его обещании признать Иерусалим столицей Израиля и перенести туда американское посольство, что он уже выполнил, чтобы понять, насколько абсурдны эти обвинения. Не говорю уже о том, что его дочь приняла иудаизм, вышла замуж за еврея, и его внук – стопроцентный еврей. Мне недавно прислали сообщение: на каком-то сайте российских национал-патриотов написано, что Трамп евреи. Я ответил, что это совершенно верно: он еврей по внуку.

На первичных выборах Трамп победил 16 политкорректных кандидатов от Республиканской партии, а затем одолел Хилари Клинтон. Ее избирательная кампания строилась на политкорректности и сексизме, не говоря о бесчестных закулисных махинациях, тянущих на много статей уголовного кодекса.  Но президентом был избран Трамп. Нет более яркого показателя того, насколько американцам очертела навязанная ему политкорректность. Но на следующий же день после выборов началась беспрецедентная травля новоизбранного президента, она продолжается до сих пор и идет по нарастающей. Все делается для того, чтобы не дать ему осуществить его программу to make America great again. Ведь если осуществит, то будет переизбран на следующий срок, а они и первый срок не могут вынести.

35 лет назад, когда я приехал в Америку, страна была другой. Президентом был Рональд Рейган, левые круги его тоже ненавидели и вели на него атаку, но такой оголтелости не было. Похоже, что сейчас страна находится в состоянии гражданской войны. Мне очень тревожно за ее будущее.

М.Б.: Несколько традиционных коротких вопросов

С.Р.: Пожалуйста.

М.Б.: Ваши любимые писатели?

С.Р.: В разные периоды жизни я увлекался разными писателями: Хемингуэем, Достоевским, Юрием Трифоновым, Набоковым. Любил «мовистские» повести Валентина Катаева. Может быть, поэтому меня так шокировала его повесть «Уже написан Вертер». Я ее высмеял в пародии «Коленный сустав». То же могу сказать о Солженицыне. «Один день Ивана Денисовича», «Раковый корпус», «Архипелаг ГУЛАГ» оказали на меня большее влияние – не только эстетическое, но и нравственное. А многотомное «Красное колесо» сильно разочаровало. Ну, а «Двести лет вместе» — вещь просто постыдная.

М.Б.: Три самых любимых поэта?

С.Р.: Если не называть хрестоматийные имена, то это, вероятно, Заболоцкий, Евтушенко, а из наших современников Борис Кушнер.

М.Б.: Какую музыку Вы любите?

С.Р.: Я не большой знаток музыки, к тому же многое зависит от исполнения. Самая любимая опера – «Кармен». Любимый певец – Лучано Повороти. Мне кажется, такого тенора в истории не было. Когда-то я увлекался джазом, но все-таки предпочитаю классическую музыку. Особое место занимает советская бардовская песня – я рос вместе с ней. Окуджава, Галич, Высоцкий, Городницкий, Юлий Ким, Юрий Визбор, Ада Якушева… Помню конкурс студенческой песни где-то в 58 или 59 году. Кажется, он был в Доме культуры МЭИ. Большой многоярусный зал был забит до отказа. Мы, МИСИйцы, конечно, болели за своих. Но покорил всех октет девушек из пединститута. Как же они пели! «Скажешь – поймаю песню на лету./ Наши – про нас чего-нибудь сплетут./ Только – не в песнях дело тут моих, /Мне просто нравится, как слушаешь ты их». И припев: «Синие сугробы убегают в лес./ Если петь тебе, то надо, чтобы/ Песня начиналась здесь». Это Ада Якушева. Ее слова, ее музыка, ее исполнение. До сих помню ее изумрудный голосок. Она создала тот октет, солировала в нем.

М.Б.: Какие три качества Вы особенно цените в людях?

С.Р.: Порядочность, искренность, верность

М.Б.: Что (три качества) для Вас абсолютно неприемлемо в человеке?

С.Р.: высоколобое невежество, подобострастие, «прелюбодеяние словом» (как выразился Л.Н. Толстой).

М.Б.: Что Вы особенно цените в литературе о науке?

С.Р.: Прежде всего, знание предмета, умение раскрыть характер ученого, динамику научного поиска. Как заметил тот же Л.Н. Толстой, «не то дорого знать, что земля круглая, а дорого знать, как дошли до этого».

М.Б.: Если бы Вам предложили начать Вашу жизнь сначала — допустим, с того возраста, с которого Вы осознали себя, какой путь бы Вы выбрали?

С.Р.: Вероятно, тот же самый.

М.Б.: Сердечное спасибо за нашу беседу

С.Р.: Спасибо и Вам и всего самого доброго.

 

[1] Ярослав Голованов — Журналист, писатель и популяризатор науки. Автор 20 книг, в том числе фундаментальной биографии С.П. Королёва. Дмитрий Биленкин советский писатель-фантаст.

[2] Всесоюзная академия сельскохозяйственных наук им. Ленина

[3] 28 марта 1947 г. Совет Министров СССР и ЦК ВКП(б) приняли постановление об организации судов чести для рассмотрения «антипатриотических, антигосударственных и антиобщественных проступков и действий». Суд чести над профессорами Н. Г. Клюевой и Г. И. Роскиным состоялся 5-7 июня 1947 г. «Суды чести», однако, не останавливались на унижении «судимых». Так, «суд чести» Вооружённых Сил СССР адмиралами Н.Г.Кузнецовым, Л.М.Галлером, В.А.Алафузовым и Г. А. Степановым постановил ходатайствовать о предании их суду Военной коллегии Верховного суда СССР. К слову, «суды чести» (Ehrengerichte) процветали в Третьем Райхе. (прим. интерв.)

[4] Антон Романович Жербак — академик АН БССР (1940), президент АН БССР с мая по ноябрь 1947 года. В 1945—1946 гг. зав. отделом Управления пропаганды и агитации ЦК КПСС. Публикация его статьи в журнале Science (США) имела результатом «суд чести» над ним, отвратительный по проявленной «обвинителями» низости, затем снятие его с поста Президента АН БССР. Судьба его сложилась «относительно счастливо» — в отличие от академика Парина, он не был арестован по обвинению в шпионаже, не прошёл через застенки НКВД/МГБ, не был осуждён на 10 лет лагерей. Такова была мера счастья в стране тотального террора. (прим. интерв.)

[5]  Доминанта — устойчивый очаг повышенной возбудимости нервных центров, при котором возбуждения, приходящие в центр, служат усилению возбуждения в очаге, тогда как в остальной части нервной системы широко наблюдаются явления торможения (статья «Учение о доминанте» в Википедии)

[6] Луис Фарахан — Лидер радикальной организации «Нация ислама. Одним из его «подвигов» является требование отдельных судов для афроамериканцев (https://lenta.ru/news/2014/02/24/separate/) (прим. интерв.)

 

Логин

Забыли пароль?