Ханох Дашевский. Поэт-переводчик из Израиля. Член МГП, Союза русскоязычных писателей Израиля, Международного союза писателей Иерусалима. Победитель питчинга на фестивале «Барабан Страдивари-2017».
Лада Баумгартен: Ханох, давайте поговорим о вашей жизни в Латвии. В своей автобиографии вы пишите, что вели национально-патриотическую и диссидентскую деятельность. Насколько мне известно, жизнь евреев в Риге была довольно открытой и активной. С середины 1960 г. в Риге функционировали группы по изучению иврита, в 1970 г. был даже издан первый в Советском Союзе журнал еврейского самиздата «Итон». С 1988 г. открылось Латвийское общество еврейской культуры, с 1989 г. — первая в Советском Союзе еврейская средняя школа, еврейский фольклорный ансамбль «Киннор», Общество узников гетто и т.д. и т.п. Так почему же диссидентская деятельность? В чем она заключалась?
Ханох Дашевский: Еврейская жизнь в Риге и в самом деле была активной, но не открытой. В советский период об этом и речи быть не могло. Изучение иврита, самиздат – всё это существовало нелегально на фоне постоянного риска: можно было лишиться не только достигнутого положения, но и свободы. Еврейские школы, ансамбли и общества появились и начали свободно функционировать лишь накануне краха советской системы, в поздний горбачёвский период. Я получил возможность покинуть СССР в 1987 году, после того как в течение 16-ти лет мне отказывали в выезде в Израиль. Формальной причиной отказа была моя служба в армии, хотя, в действительности, это была не причина, а повод. Именно тогда, в начале 70-х, и началась моя нелегальная общественная деятельность со всеми присущими ей атрибутами: распространением материалов, письмами в руководящие органы, пикетами возле правительственных учреждений, слежкой и походящими на допросы «беседами», где предупреждения сменялись угрозами и попытками склонить к сотрудничеству. И всё-таки меня не посадили: думаю, что если бы дело было не в Прибалтике, а в Москве, Ленинграде или Киеве, я бы тоже познакомился с лагерем, разделив судьбу многих. Но следует уточнить: я не был диссидентом в распространённом смысле этого слова, и не отождествлял себя с теми, кто выступал против существующего строя. Моё участие в протестном движении ограничивалось борьбой за выезд на историческую родину и еврейской культурной деятельностью. Не был я и человеком, у которого внезапно открылись глаза. Известную часть рижской еврейской молодёжи, в том числе весь тот круг, к которому принадлежал и я, объединяли сионистские убеждения, и не для себя самого, а для того, чтобы иметь чёткую позицию в противостоянии властным структурам, нужно было выработать концепцию, и моя формулировка звучала так: «Я не против советской власти, но я еврей и жить хочу в еврейском государстве. Моя страна – Израиль. Отпустите меня!»
Лада Баумгартен: Вы также руководили нелегальным литературно-художественным семинаром «Рижские чтения по иудаике». Почему нелегальным? Что из себя представляли эти чтения?
Ханох Дашевский: Я был только одним из руководителей семинара, и не стоял у его истоков. Руководство семинаром передавалось по эстафете: одни уезжали, а их место занимали другие. Менялся и состав участников, причём это были не только те, кто добивался разрешения на выезд в Израиль, но и те, кто не боялся интересоваться еврейской тематикой: литературой, историей и религией. Это и было основным направлением нашей деятельности и темой докладов, которые мы озвучивали на семинаре. А кроме того, мы отмечали еврейские праздники. Стремясь поднять художественный уровень, мы приглашали известных в национально ориентированных еврейских кругах лекторов из Москвы и Ленинграда. И всё это осуществлялось не только без какого-либо официального разрешения, но происходило вопреки идеологическим установкам существующей системы, и поэтому, как я уже говорил, связывалось с постоянным риском. Такова была советская действительность, где почти вся еврейская культура и даже язык иврит находились под запретом. Семинар проходил на квартирах участников, в том числе и у меня на квартире, а «люди в штатском» наблюдали за входом в дом и фотографировали, готовые в любую минуту пресечь нашу деятельность. Моя жена Мина тоже была участницей семинара. Кстати, мы там и познакомились. Удивительно, что нас не разогнали, и у меня нет исчерпывающего объяснения этому феномену. В других городах сажали, мы тоже висели на волоске – но обошлось.
Лада Баумгартен: А вообще, откуда появились евреи в Латвии?
Ханох Дашевский: Ригу строили немцы и шведы, она была торговым ганзейским городом, похожим на Бремен. Я в Бремене был и даже удивился сходству. Поэтому еврейские купцы могли появляться на берегах Западной Двины уже начиная с 13 в. Но как постоянные жители, евреи впервые появились в Латвии, в то время она называлась Лифляндией, в 16-м столетии и были выходцами из Германии и Польши. Впоследствии восточная часть Лифляндии – Латгалия вошла в черту оседлости. В западной части Латвии господствовала немецкая культура, а восток напоминал Белоруссию и был когда-то частью Витебской губернии. Между прочим, многие латгальцы носят русские имена и фамилии, хотя считаются латышами и говорят на диалекте латышского. И между евреями различных регионов Латвии тоже были культурные различия. Это были различия между европейской культурой и культурой еврейских местечек Восточной Европы. К несчастью, множество латвийских евреев погибло, т. к. Латвия была оккупирована гитлеровцами уже в начале июля 1941 г.
Лада Баумгартен: Евреи Риги одними из первых в Советском Союзе начали активное движение за репатриацию в Израиль. Почему?
Ханох Дашевский: Очень сильны были сионистские настроения, но больше – среди местных евреев. Те, кто поселился в Латвии после войны, относились к другой категории, на которую уже сумела воздействовать активно проводимая советской властью политика ассимиляции. Рига и до войны, во времена независимой Латвии, была центром еврейской культуры и сионистского движения, и двадцать лет советской власти по большому счёту почти ничего не изменили. Только после войны советская система начала по-настоящему устанавливаться в Прибалтике и не успела серьёзно повлиять на не забывших и не собиравшихся забывать свои корни латвийских евреев. В 1966 г. в Риге, в первый и последний раз за время существования советской Латвии, состоялись гастроли израильской эстрады. Я был на концерте и до сих пор помню тот всплеск национальных чувств, который наблюдал в зале и на улицах города. Разразившаяся вскоре война на Ближнем Востоке и победа Израиля над тремя арабскими армиями только усилили национальный подъём и выездной ажиотаж, а некоторые латыши, не слишком любившие советскую власть, поздравляли евреев и высказывали восхищение успехами еврейского государства.
Лада Баумгартен: Как изменились вы после переезда в Израиль?
Ханох Дашевский: Морально я был готов к репатриации: в течение многих лет готовился. И основы иврита имелись – нужно было только освоить израильскую разговорную речь, израильский сленг. И специальность была востребованная в Израиле: я занимался кондиционированием и вентиляционными системами. И об евреях и Израиле, благодаря рижскому семинару, я знал немало. Разумеется, надо было что-то менять в жизненном укладе, к чему-то привыкать, и всё же я избежал моральной травмы, не испытал душевного разлада, а ведь именно на этом споткнулись многие русско-еврейские интеллигенты, да и просто русские евреи, которые никогда бы не расстались с привычной жизнью, никогда бы не уехали, если бы в России всё оставалось по-прежнему. Это сейчас оттуда приезжают подготовленные к эмиграции, а не помышлявшим об отъезде лояльным советским евреям, которым неожиданно пришлось всё бросить, было очень и очень трудно. И когда в начале 90-х чуть ли не миллион евреев хлынул из распадающегося Союза в Израиль, мы с женой, приехавшие всего за три года до этого, но «идеологически подкованные», чувствовали себя опытными старожилами по сравнению с выброшенными на незнакомый берег растерянными людьми, ещё не успевшими полностью осознать, что с ними произошло.
Лада Баумгартен: Ханох, скажите, пожалуйста, когда и почему вы решили стать писателем?
Ханох Дашевский: Я ничего не решал, Лада. Сам удивляюсь тому, как всё получилось. У меня был хороший литературный слог, за изложения и сочинения я получал пятёрки. И, как положено, в юности писал стихи. Но я не собирался возделывать поле, и без того щедро удобренное безоглядно стремившимися в русскую культуру евреями. И хотя со школьных лет я любил русскую литературу, особенно поэзию, мой личный компас указывал на Иерусалим, и в русские писатели я не рвался. Это в реакционной царской России у евреев существовала культурная автономия, и даже по-русски можно было свободно писать на еврейские темы, а в семье «равноправных» советских народов такой возможности не было. Кроме того, я не относился к своим литературным попыткам серьёзно. В течение длительного времени последнее, о чём я думал, – это о том, что начну заниматься творческой деятельностью. И то, что со мною произошло, лишний раз ставит под сомнение постулат, что человек сам является хозяином своей судьбы. Что-то стоит за нами, и я не раз убедился в этом.
Лада Баумгартен: Какими были первые шаги на литературном поприще?
Ханох Дашевский: В рамках рижского семинара я впервые начал переводить еврейскую поэзию. Переводил с иврита. У нас имелись оригиналы, но не хватало переводов. Мои опыты понравились, хотя это были слабые, ученические попытки при отсутствии необходимых знаний, как в области языка, так и в области поэтического перевода. В Израиле я обо всём забыл, не до этого было, и только несколько лет тому назад вернулся к переводам, потому что случайно увидел в каком-то русскоязычном издании подборку стихов знаменитого еврейского поэта, прекрасных в оригинале и корявых в переводе. Меня это задело, и я неожиданно для себя сам перевёл эти стихотворения, а за ними стал переводить и другие. Мне казалось, что у меня получается, но я понимал, что необходим наставник, который укажет на недостатки и даст профессиональную оценку. Так я вышел на сайт «Век перевода» – мастерскую для начинающих, и его руководителя, выдающегося поэта-переводчика Евгения Витковского. Его советы, а также замечания других профессионалов помогли мне понять типичные ошибки, которые я совершал. Именно благодаря поддержке Витковского и других, мои переводы стали «выравниваться» и приобретать вид законченного литературного произведения, каковым являлся оригинал. И когда сам мэтр сравнил мои переводы с переводами поэтов «серебряного века», в частности, с переводами В. Ходасевича, это стало серьёзным достижением. Кроме того, я понял главное: для того чтобы стихотворный перевод действительно стал поэтическим, нельзя слепо идти за словом автора, нельзя оставаться рабом оригинала. Не за автором надо идти, а наравне с ним – наравне, но не впереди. Тогда можно надеяться на успех. Одним словом, точно по В. А. Жуковскому: «Переводчик в прозе – раб, а в поэзии – соперник». Я бы ещё добавил: соавтор. И Самуил Маршак тоже писал, что стремление к буквальной точности ведет к переводческой абракадабре, к насилию над своим языком, к потере поэтической ценности переводимого, а с другой стороны, чрезмерно вольное обращение с текстом подлинника, так облегчающее работу переводчика, сплошь и рядом приводит к искажению оригинала, к обезличиванию, стирающему его индивидуальные и национальные черты.
Лада Баумгартен: Сегодня вы поэт-переводчик. Ваши изумительные переводы вошли в сборник, выпущенный в Германии в издательстве stella за победу в питчинге на фестивале «Барабан Страдивари-2017», который был организован Международной гильдией писателей. Расскажите, пожалуйста, нашим читателям кого вы переводите, почему именно этих авторов?
Ханох Дашевский: Перевожу, в основном, с иврита, но не современных израильских поэтов. Знаете, Лада, ментальные различия всё-таки существуют. Ведь израильтяне – это нормальные люди, родившиеся в своей стране, среди своего народа и говорящие на своём языке. У них нет комплексов, характерных для евреев рассеяния. Это евреи – но другие евреи, которым очень мало подходит распространённый и нашедший отражение в массовом сознании стандартный еврейский стереотип. И не то чтобы мне это не нравилось, наоборот, но для поэтического перевода мне гораздо легче «войти» в поэта еврейской диаспоры, даже жившего тысячу лет назад, чем в поэта – коренного израильтянина. Любимый мною выдающийся израильский поэт Ури Цви Гринберг, чьи произведения составляют значительную часть моих переводов, родился в Галиции, и хотя прожил долгую жизнь в Израиле, по мироощущению остался, прежде всего, евреем, хотя и родившимся в традиционной еврейской среде, но – в стране другого народа. И он, настоящий кудесник иврита, столько сделавший для утверждения нового поэтического языка в израильской литературе, жаловался на непонимание, возникавшее между ним и молодыми израильтянами. Если я и перевожу израильских поэтов, то родившихся в диаспоре и ставших первым поколением израильских литераторов. Помимо этого, я стремлюсь представить на русском языке еврейских поэтов, живших в 19-20-м вв. в России и писавших на иврите. Большую часть этих поэтов переводили мало, многие из них русскоязычному читателю вообще неизвестны, но если бы не их творчество, иврит не возродился бы в качестве языка светской литературы, а в дальнейшем – и в качестве разговорного языка. А почему так важно переводить их произведения на русский? Потому что много десятилетий наши знания об еврейской литературе ограничивались Шолом Алейхемом и куцым набором разрешённых к упоминанию авторов, писавших на языке идиш. О том, что 100-150 лет тому назад в Восточной Европе существовала богатая литература на иврите, в том числе и поэзия, мы, живя в СССР, понятия не имели. Это часть нашей культуры, которая называется эпохой просвещения и национального возрождения, но парадокс в том, что, даже овладев современным ивритом, читать поэтов этой эпохи трудно: у современного языка фонетика другая. В Израиле был в своё время принят за основу иврит восточных еврейских общин, и он довольно сильно отличается от иврита, которым пользовались в Европе. В Риге были люди, которые европейский диалект знали, и я учился у них, чтобы правильно читать оригиналы, потому что очень многие еврейские поэты пользовались именно этим диалектом. Кроме переводов с иврита у меня есть две большие поэмы, переведённые с идиша, а также переводы с испанского, украинского и грузинского. Переводы с грузинского я специально сделал для фестиваля «Под небом Грузии», и это единственный случай, когда пришлось переводить по чужому подстрочнику.
Лада Баумгартен: Есть ли какие-то особенности в вашем рабочем процессе, как вы творите?
Ханох Дашевский: Работаю, главным образом, во второй половине дня и вечером, за обычным столом, пользуюсь ноутбуком. Всё просто. Кабинет не оборудую: не люблю кабинеты. Иногда работаю в Национальной библиотеке Израиля, если нужны материалы, которые можно найти только там. Так было с переводом поэмы великого еврейского поэта Переца Маркиша «Куча». Маркиша переводили очень много, и эта поэма оставалась едва ли не единственным крупным произведением поэта, которое не было переведено. Оригинал на языке идиш являлся библиографической редкостью, и только в Национальной библиотеке мне удалось его обнаружить.
Лада Баумгартен: Скажите, что для вас Международная гильдия писателей, членом которой вы являетесь? Почему вы выбрали нашу организацию?
Ханох Дашевский: Увидел на Фейсбуке приглашение в альманах «Созвучье муз» и зашёл на сайт МГП. Ознакомился с условиями, вступил в организацию и очень доволен: теперь участвую в мероприятиях. В прошлом году принимал участие в прекрасно организованном фестивале «Барабан Страдивари», сейчас готовлюсь к фестивалю «Под небом Грузии». Я считаю, что МГП – одна из лучших литературных организаций, объединяющая литераторов России и Русского зарубежья.
Лада Баумгартен: Что вас интересует помимо литературы?
Ханох Дашевский: Интересует история, поэтому, помимо переводов, занимаюсь исторической публицистикой. На основе ряда статей хочу написать книгу и надеюсь рассказать об этом проекте на фестивале в Тбилиси.
Лада Баумгартен: Бывают ли моменты, когда вас покидает вдохновение (теряете веру в себя)?
Ханох Дашевский: Веру не теряю, а вдохновение… По-моему, работать нужно. Заставлять себя садиться за стол, и вдохновение придёт.
Лада Баумгартен: О чем вы мечтаете?
Ханох Дашевский: Не об успехе, не об известности, а только о том, чтобы осуществить свои замыслы и не краснеть за своё творчество.