Владимир Райберг – писатель, член Международной гильдии писателей. Покинул этот мир в 2020 году.
Лада Баумгартен: Владимир, я просмотрела многие материалы, опубликованные в интернете, (увы, у меня нет других источников) и ссылающиеся, в том числе на ваши интервью. Они, конечно, в первую очередь крутятся вокруг темы о вашем сыне, Игоре Сорине. Вообще, меня впечатляет и восхищает то, что вы делаете. Ведь это не только сохранение памяти, это нечто большее. Когда мы с вами выпустили первую книги «Ёги-Гоги», меня словно накрыло. Я держала ее в руках, рассматривала фотографии из ваших семейных архивов, и у меня текли слезы. И были те слезы некой светлой грусти – как яркий завершающий финал этого непростого книжного проекта. Я думаю, что душа Игоря может быть спокойна. Есть правдивая история из первых рук, есть точный, глубокий образ, раскрывающий все нелегкие перипетии столь непродолжительного, но такого яркого пути артиста. Скажите, это первая книга об Игоре? Или до нее были еще? С момента гибели вашего сына прошло немало лет… Почему именно сейчас вы решились издать этот труд?
Владимир Райберг: Уважаемая Лада, с удовольствием отвечаю на ваши вопросы, ибо я чувствую себя более уютно в «Новом Ренессансе», вообще в МГП, более чем где либо. С удовольствием и гордостью ношу значок гильдии писателей, скромный и одновременно выразительный.
Начну с публикаций об Игоре. «Ёги-Гоги» была написана давно, отдельными главами, которые мне не хватало духу собрать воедино. О книге было известно, только книги ещё не было. Мне казалось, конца края не будет добавлениям, исправлениям. Выплывали подробности жизни моей семьи, которые становились всё более значимыми и весомыми. И в них была пунктиром прошита история Советского Союза. Пунктиром, но чётко.
Проживание в одном дворе с бывшими «кулаками» – самыми работящими – которые угощали меня «антоновкой» с мёдом; встреча с «самоварниками» на грохочущих колясках и т.п. Я поездил с ветеранами разных армий – меня брали как исполнителя песен под гитару. Это были поездки с однополчанами Марка, моего брата, который был на 13 лет старше меня и воевал на Ленинградском фронте; встречался с однополчанами тёщи; встречался, верней, меня брала с собой армия Доватора. Я начал работать, когда вернувшиеся с войны ветераны ещё много лет донашивали полинявшие хэбэшки. Песни я писал по рассказам живых людей. Мне ничего не надо было выдумывать. Поэтому современные фильмы о войне мне кажутся слишком театральными, но где особого актёрского мастерства не надо.
И не всё я вынес на рукописные страницы из истории семьи и многочисленных встреч. Начал писать давно. В рассказе «Кончина ветерана» я вытащил воспоминание о моём первом опусе. Первый рассказ и стихи были напечатаны в армии. Я выглядел мощным солдатом, потому что нагрудные карманы были набиты рукописями.
Я не ответил на ваш первый вопрос: об Игоре и книгах. Первая книга вышла задолго до «Ёги- Гоги». Это были воспоминания его друзей, однокурсников по Гнесинке, актрисы Ноны Гришаевой, Григория Гладкова, «Учёной обезьяны», «Шесть кадров», сотен девчонок, которые начали писать стихи после его гибели. Называлась книга «Приглашение к жизни». И вышла она, благодаря титаническому труду мамы Игоря, Светланы Александровны. Вышли два сборника стихов Игоря, которые становились при его жизни текстами песен Матвиенко.
Я объездил много городов с вечерами памяти об Игоря. Я никому не навязывался, меня звали Омск, Ленинград, Вологда, Ноябрьск, Ростов, Краснодар, Симферополь, Минск. Складывалось у некоторых впечатление, что я наживаюсь на памяти сына…
Лада Баумгартен: Некоторая часть вашей книги посвящена поэзии Игоря. Но ведь первым поэтом в вашей семье были именно вы. Вы передали частицу своего таланта сыну. Я знаю, что у вас есть собственные сборники стихов.
Владимир Райберг: У меня начали выходить сборники стихов: «Семь сорок», «Искушение пространством», «Перекрёсток», «Меню для блудного сына», «Поляна детства», «Монолог из лагерной печи» с моими иллюстрациями. При Игоре я «болел» стихами, но не навязывал ему. Собственно, достаточно было моей неряшливости, чтобы его любопытство удовлетворялось. Он читал рукописи и показывал друзьям. Отзывы были хорошие. Вы правы, Лада, я был первым. Лет прошло немало. И память стало иной. Мне кажется, то жёстче, то теплее, но это к себе. Она уходит в творчество. Вот сейчас, когда отвечаю вам, я ведь ощущаю двойную боль: первая – память, вторая, чисто физическая, я ведь на днях слез с операционного стола – ремонтировали почку. Вцепившись в край операционного стола, я читал хирургам Мандельштама, Пастернака, Пушкина. Для них это было впервые. Иона Дегена: «Мой товарищ в смертельной агонии…» Когда оперировали сердце несколько лет назад, уже в реанимации я читал Семёна Гудзенко «Когда на смерть идут – поют…».
Лада Баумгартен: Скажите, а в каком возрасте вы осознали себя поэтом? О чем были первые произведения?
Владимир Райберг: Когда осознал поэтом? Когда появилась публикация в «Новом Ренессансе», и я стал дипломантом вашего конкурса. Далее у меня пошла поэзия иного качества. Я только в этом году трижды стал победителем международного литературного конкурса. Проза ведь тоже шла. Я вышел победителем конкурса «Мой Петербург». Печатали прозу и брали мою живопись в журнал «Алеф». Стихи и рисунки публиковались в детском журнале «Кукумбер». Лада, между прочим, поэзия «мешала» мне писать прозу. Прозу я протопывал ногами, в пути. А «Вечер на Невском» написал на обёртке книги, на боковом сиденье в вагоне ночного поезда Петербург-Москва. Стихи об Игоре писал, в основном, как наваждение, на кладбище, у его могилы. Иногда на чужой сигаретной разорванной пачке. Конечно, лучшее – «Альбом фотографий». Оно вошло в Антологию. Лада, я писал дневник за Игорем с первых шагов до трёх лет включительно. Недавно я вытянул эту тетрадь, втиснутую между книг, перепечатал её в интернете и назвал «Белый голубь надежды». Что делать: материал был предназначен для чтения Игорю, а читаю я. Прозы у меня написано достаточно. Не в стол, я ведь не чувствовал себя литературным изгоем и страдальцем, – писал и писал.
Лада Баумгартен: А песни? Когда случилась первая песня?
Владимир Райберг: Песни?.. Когда взял гитару-шестиструнку и выучил аппликатуру, позволяющую легко менять тональность, тогда и пошли песни. Особо никуда не тыркаясь, пел на радио, телевидении, в синагоге. Под мою песню «Лягушонок» квакали «младенцы» не младше семидесяти. Так что в синагоге необходима не только Тора, но и нечто более легкомысленное. Самый большой гонорар за песню «Яблоки» получил на ярмарке в праздник города. После моего исполнения ко мне подошёл мужчина, распахнул пиджак, из одного кармана достал бутылку водки, запечатанную бумажным жгутиком, из другого – гранёный стакан, который спёр в сатураторе, наполнил его до краёв и вручил мне. Представляете, что значит алкоголику оторвать от себя стакан водки? Это всенародное признание.
Есть детские песни, которые я пою для малышни в Изостудии. Над моими песнями Игорь и его компания подшучивала. Но у нас были разные аудитории. Одна девушка на вступительном экзамене в театральный читала моё «Прощание». Прошла по конкурсу. До возведения Храма Христа Спасителя гуляла моя песня о Храме. Тогда речь ещё не шла о его восстановлении. Слова песни цитировали экскурсоводы: «И прорастает Храм спасителя во чреве Матери-земли». А сейчас эту песню не пою, – Храм воссоздан. Так-то!
Лада Баумгартен: Вы примкнули к движению КСП?
Владимир Райберг: Лада, я был в творческой компании «Третий полюс». Мы шастали по домам отдыха, госпиталям, школам: пели, читали стихи. Особенно по поводу КСП не пеклись. Несколько человек выезжали на Грушевский фестиваль. Но среди нас были хорошие исполнители.
Лада Баумгартен: По сути, авторская песня – та же поэзия. Ее можно охарактеризовать даже как поющуюся поэзию. Вы продолжаете работать в этом направлении? Или сегодня в России это уже не актуально?
Владимир Райберг: Сейчас авторская песня по-настоящему оценена. Чего стоят «По смоленской дороге» Булата Окуджавы или… Или всё его творчество… Высоцкий, Берковский… Егоров… Лорес… Митяев…
Лада Баумгартен: Вот лично мне кажется, что жанр бардовской песни – это альтернатива бездумной, а иногда и откровенно пошлой современной попсе. Лучшие авторские песни позволяют задуматься о таких вечных ценностях, как любовь, дружба, верность. Кстати, знаете – когда-то у древних кельтов и галлов народные певцы и поэты именовались бардами. Как символично! Они были хранителями языка, национальных ритуалов и традиций. И народ их за это любил! Все-таки как это здорово! Понятно, что не прибыльно, но разве настоящее искусство можно мерить деньгами?..
Владимир Райберг: Язык… Но то, что поётся сегодня на сцене – убийство родного языка. Мне кажется, что русский язык скоро будет для узких специалистов русского языка, как вавилонская клинопись или египетская пиктография. Даже авторитетное жюри конкурсов кроме эпитета «круто» не может найти ни одного синонима для оценки конкурсанта. Это в русском-то языке! Массовая аудитория воспринимает только ритм, вызывающий конвульсию, под который можно дёргаться, и подтанцовки-пантомимы низкого качества. Колготки у танцующих можно спустить, а можно натянуть на уши – результат один: даже подростки не реагируют. Ну разве что Анну Семенович выпустят! Певцы аплодируют сами себе.
Лада Баумгартен: «Авторская песня проникает не в уши, а прямо в душу», – говорил Высоцкий, написавший за свою жизнь их более 800. А сколько песен на вашем счету? Есть ли их записи?
Владимир Райберг: Диски (мои) у меня есть. Постараюсь найти. Знаете, Лада, как мучительно и немыслимо петь, глотая слёзы, когда перед тобой сидит молодой парень – сапёр, афганец, с посечённым лицом и выгоревшими глазами, а рядом мама держит его за руку. Песню об Афгане я написал и пел её много раз. Она жёсткая, и не о подвиге, а о послевоенной судьбе. Боевые события описывали сами афганцы. Я о другом. Однажды в День ВДВ, в Парке Горького, спел её раз 15, непрерывно. Потом исполнил на радио. Один раз я участвовал в конкурсе КСП, вышел в финал и должен был ехать в Алма-Ату. Но рухнул аккурат в эту дату Советский Союз. А песни тогда передавались «из уст в уста». После каждого похода возвращались с новой песней. Это были и остались чудесные песни на чистом русском языке. Каждая посиделка у вечернего костра была именно уроком родного языка. Небольшим количеством аккордов создавали шедевры. «Атланты держат небо» Александра Городницкого звучали гимном. Когда я вёл «Спокойной ночи, малыши», то сочинил еще пару-тройку песен. За количеством не гнался.
Лада Баумгартен: Песня под гитару, можно сказать, своего рода попытка человека поделиться с социумом своим видением мира. И мне кажется, что именно этого недоставало Игорю. И это он почерпнул у Вас: тягу к сопричастности исповедальному искусству, иметь возможность разговаривать со слушателями, настроенными с исполнителем на одну волну, готовыми не просто «дергаться» под ритмы диско, а способными сопереживать высказываемым посредством мелодики мыслям и чувствам. Ведь это форма своеобразного духовного общения, не так ли?
Владимир Райберг: У Игоря тяга к общению была не только посредством пения. С детства он вокруг себя создавал обитаемое для его души, юмора, красноречия пространство, начиная с детского сада. После выходных у него воспитательницы брали интервью. Всего не расскажешь. Частично занесено в старый дневник. В «Иванушках» он добился персонального пения а капелла. Он выходил один, без ребят. Вот тогда в полной мере раскрывался диапазон его голоса. Я видел, правда, в записи, что тогда творилось в зале.
Лада Баумгартен: Я так же не могу обойти стороной еще одно направление, которым вы наряду с поэзией и музыкой не менее успешно занимаетесь – это живопись. И вообще, глядя на вас, трудно не согласиться с мнением писателя Лиона Фейхтвангера: «Человек талантливый – талантлив во всех областях». Вы – талантливый музыкант – пишете не менее талантливые стихи, а в свободное от музицирования и стихосложения время, создаёте прекрасные живописные полотна. Как и когда к вам пришло это умение?
Владимир Райберг: Я с детства посещал Дом пионеров. Это было после войны, в пятидесятые годы. Я бежал на Чистые пруды, в бывший дворец Апраксиных, где на третьем этаже была Изостудия. Из неё вышли архитекторы, художники и ее гордость – Главный художник Большого театра Валерий Левенталь. А недалеко от Дома пионеров проходили три трамвая, включая «Аннушку», идущие в сторону Третьяковки. Елена Алексеевна, наш педагог, возила нас на трамвайчике в эту сокровищницу. Были великолепные педагоги. Рисую по вдохновению, а оно меня не покидает. Как видите, Шолом-Алейхем у меня на листах. А вообще листов десятки сотен. Тевье-Молочник у меня и в песне, и в графике.
Лада Баумгартен: Скажите, а детская Изостудия «Ракурс», которую вы ведете, – это ваша работа или хобби?
Владимир Райберг: Лада, что это хобби?! Не знаю, но пару десятков лет работаю с детьми. С ними я рисую, и в большей степени стараюсь ребят сделать во время процесса соучастниками событий. Пример: у ёжика в день рождения на иголках вырастают тюльпаны. В этом случае Ёжик интересен. Если ёжик несёт на спинке заготовочку (в норку) из фруктов, грибов, ягод – это событие вызывает интерес. Влюблённый жираф – это интересно. Рисование в духе Арчимбольдо – сплошная свобода. И т. д.
Лада Баумгартен: А каковы успехи ваших воспитанников?
Владимир Райберг: Мы много участвовали в выставках и в международных конкурсах. Мои ученики заслуживали и Гран-при.
Лада Баумгартен: Но ваши подопечные, как я понимаю, не только рисуют, а еще и сочиняют стихи.
Владимир Райберг: Знаете, особенно большие успехи у ребят проявились в японских международных конкурсах, где выдавалась общая тема: Вода, Ветер, Дом. Требовалось широкое истолкование. К рисункам надо было присоединить хокку (хайку). На это мы были мастерами. Девочки, в основном, стали потом журналистами, архитекторами, гуманитариями. Сейчас они водят ко мне своих пятилетних детишек.
Лада Баумгартен: Расскажите, пожалуйста, что это за проект «Мировые шедевры пред нами» с реконструкцией натюрмортов известных художников?
Владимир Райберг: Мировые шедевры. Реконструкция. Воссоздание шедевра. Однажды меня осенило – выбрать мировой шедевр, реально собрать его и сделать предметом живописи. Фламандский натюрморт не осилить. Выбор пал на «Натюрморт с селёдкой». С репродукцией я пошёл в магазин, выбрал две картофелины, купил селёдку и буханку чёрного хлеба. Двумя резами выделил из неё четвертушку. Нашёл два бледных листа: голубой и розовый, помял, расправил. Всё! Петров-Водкин в оригинале. Писали натюрморт все и старшие, и малышня. Они прочувствовали натюрморт. Они узнали, что это не только натюрморт, но и основная пища времён написания. А время было суровое.
«С грехом пополам мы здесь питаемся,
1/8 фунта в день полагается, а хлеб – глина одна…»
А. П. Петровой-Водкиной. Петроград. 30 ноября 1918 года
Писать натюрморт надо было в один сеанс, ибо селёдка подсыхала и задирала хвост. Потом я представил эту программу на конкурс, получил диплом. Но большее удовлетворение получил от воплощения идеи. На этом мой поиск не кончился. Бесконечно эксплуатировать эту идею не стоит. Но на ещё один шедевр я покусился: «Башмаки» Ван Гога.
Снова поиск натуры. Картошку с селёдкой легко подобрать. А где взять башмаки – век ушедший. Я обходил ближайшие стройки и мусорники – безрезультатно. На всякий случай заглянул в костюмерную театральной студии, расположенную в двух шагах. Оказалось, мне с неё и надо было начинать поиск. Нашёл похожие башмаки в фанерном ящике для обуви. Похожие, разношенные, потёртые. Команда моя засела за мольберты и столы. За кисти взялись все. И на глазах Ван Гог воскресал. Старшие ученики к натуре относились с почтением и вниманием, а у малышей на листах появлялись ботиночки и тапочки. У них, так сказать, своё видение. Происходило ещё одно постижение шедевра. И, главное, возникло понятие, что для искусства нет ничего пренебрежительного. На этом тему «Воссоздание шедевра» закрыл.
Поэтический комментарий
БАШМАКИ ВАН ГОГА
Истлела подошва, давно истрепались шнурки,
Насквозь нас пронзает пехотным штыком непогода,
Дожить бы до свалки, не то чтобы выйти из моды,
Такая им участь досталась судьбе вопреки.
Пастозное зелье швыряет отшельник в холсты,
Сквозь рамы шедевров мы входим в приёмную Рая,
Дозорных стрелков до рассвета Рембрандт расставляет,
Над мутной водой Каналетто возводит мосты.
В глубоком молчанье художники сходят со сцен,
Надломленный грифель нещадно судьба укротила,
Но лоты взлетают ценою до уровня виллы,
Лишь хладен безумец к безумной агонии цен.
Взошёл в поднебесье сквозь иго танталовых мук,
Ударом наотмашь проломлено ложе Прокруста,
Застыла горбушкой великая сила искусства
В гортани безумцев, роняющих кисти из рук.
Мы тянемся к чуду, покинув кто Храм, кто альков,
Скользнув суетливо с надрезанных губ Гуинплена.
На ноги босые напялил «Мыслитель» Родена –
Ту саму пару раздолбанных вдрызг башмаков.
Жемчужный рассвет колыхнулся под тихим веслом,
Прищурились в рамах резных пилигримы и боги,
И мы по земле, обрядясь башмаками Ван Гога,
По этой земле своей вечной дорогой идём.
Лада Баумгартен: Многие более-менее известные личности утверждают, что залог успеха – это в первую очередь усидчивость и высокая работоспособность. Больших достижений могут добиться не просто талантливые личности, а пахари с даром. У вас есть любимые увлечения, но в мире творцов, по большей части, приходится, чтобы иметь ту самую возможность творить, еще много работать или «пахать», и часто в далеких от искусства сферах. А где трудитесь вы?
Владимир Райберг: Последние годы я – либо Главный конструктор, либо Главный инженер. На моём счету сотни проектов, ни один из которых «не лёг на полку». Это были объекты для Средней Азии, Молдавии, Поволжья и даже для Сирии (Алеппо и др., которые наверняка раздолбали). Потом во мне проклюнулся изобретатель (стальные конструкции, которые внедрялись на Стройках Коммунизма: Братская, Иркутская ГЭС). Было так, что я сидел, как Буриданов осёл, и думал продолжить изобретение, лежащее слева, или дописать песню, лежащую справа. Меня спрашивали: а ты считаешь себя самым умным? Да, в этом техническом вопросе самым умным, ибо я проверяю чистоту своего решения по патентам крупнейших индустриальных держав: Германии (до 37 и после 37 годов, США, Японии, России… А почему не я?! И такой вопрос я задал Игорю: «Хочешь быть звездой?» – «Хочу!» – «А почему не ты?!» Сказать это – значит, решить половину дела. Лада, милая, на меня иногда косо смотрят: сейчас я работаю в фирме, которая проектирует и строит Храмы. На моём счету Валаам, Москва (несколько!), Балакирев, Переделкино, то самое Переделкино, где оставили след великие русские писатели и поэты, Нижний Новгород, Подмосковье… Кстати, прямо напротив Храма в Переделкино живёт с семьёй бывшая подруга Игоря – Саша Черникова.
Лада Баумгартен: Владимир, вы член Международной гильдии писателей. Скажите, почему вы выбрали среди прочих литературных организаций именно МГП?
Владимир Райберг: Почему я в МГП? В поэзии именно вы первые меня оценили. Я долго не мог прийти в себя, увидев в «Новом Ренессансе» «Монолог из лагерной печи». Эта вещь была мне дорога. Я чувствовал кровную обязанность перед своим народом. Но меня как-то холодно встречали коллеги. Были вопросы, вызывавшие у меня удивление: А что, у тебя кто-то пострадал? Что я мог ответить? Но от вас я получил ответ. Мне было достаточно диплома. Холокост – действующая модель уничтожения человечества, отработанная на евреях. Это мало кто понимает и закрывает глаза на ближайшее будущее. Уже кровь забивает ноздри, а человечество думает, что это Шанель, что можно прочихаться. Членом Союза писателей России я стал давно, а вот писателем – года два назад. Вернее, почувствовал. Это разные состояния, а красная членская книжка для пижонства.
Как меня принимали в Союз писателей – тема для юмористического рассказа. Я не знал, что заявление подал в антисемитское крыло, да ещё представил на обсуждение сборник стихов под названием «Семь сорок», в котором есть слова: «Умолк Интернационал, а вот Семь сорок будет вечен… Ах, да, ведь ты сегодня бог, а завтра снова жид пархатый». Не хватало только фрейлакс станцевать. Посмейтесь от души – разрешаю, чисто по-человечески! Мне кажется, вы – женщина весёлая и не упустите возможности.
Лада Баумгартен: Скажите, а как относятся близкие – жена и дети – к вашему творчеству: понимают, разделяют?.. Есть ли у сыновей способности к музыке или поэзии?
Владимир Райберг: Знаете, я не развёлся c женой, я развёлся с семьёй, развод – малая часть события. Я ушёл из той семьи. Знаю, что всегда виноват мужчина. Пусть будет так – как утешительный аванс всем будущим разводам. Дело не в том или ином отношении к творчеству и авторской песне, в частности, и даже не к Бетховену. Моя песня никого там не волновала. Все были нормальные люди. На Игорьке всё завершилось. С мамой Игоря, божественной Светланой Александровной, я поступил жестоко. Со второй семьёй не сложилось. Но перед разводом я просил, умолял подать на меня в суд, поскольку меня обвиняли в педофилии к своим (!) детям. К обоим, Марку и Милану. Это длилось несколько лет. Атаковали жена, тёща и тесть. Даже маленький Милан говорил: папа у нас маньяк. Я умолял: подайте на меня в суд, я хочу, чтобы ваши рожи увидела вся Москва. С детьми встречаюсь в кафе, деньги перевожу регулярно. Недавно отметили мои 80 и 18 лет старшего сына. Вот такое примечание.
Далее свободный полёт мысли…
Да, я начал писать роман, в котором главное действующее лицо – интеллектуальный вор, и ему для полного счастья не хватает Тридцать Седьмого года. Опять проскользнула мантра: «А почему не ты?!» Тем у меня много, иногда от них надо уходить, чтобы вернуться на новом уровне осмысления. В частности тема об Игоре. Осмысление с обратной связью от людей, в душу которых падает Слово. Могу взлететь на высоком вдохновении, могу упасть в пропасть, в одиночество, переоценить всё до половой тряпки. Упасть в никуда в ясный день, незаметный от людской суеты, как Икар на картине Питера Брейгеля.
Лада Баумгартен: И в заключение ваше напутствие тем, кто ещё только пробует себя на ниве творчества – не важно на каком поприще.
Владимир Райберг: По поводу пожелания, напутствия творящим: будьте счастливы в творчестве! Легко сказать: будьте счастливы. Оно, счастье приходит как результат труда, но не процесса марания бумаги, а внутреннего – со слезами, смехом, верой и неверием. Я испытывал радость и в литературном творчестве, и в живописи, и в изобретательстве. Последнее я завершил, когда понял, что не дурак. Вкусив от чужой мудрости, осознаёшь, что можешь стать мудрым; только для кого и в чём? Берегите в себе неожиданное откровение: будущее может прийти раньше срока, как решение математической задачи, миновавшее промежуточные выкладки. В родном языке потенциально есть всё для выражения самых тонких чувств, самого сокровенного. «Мне голос был, он звал утешно…» – Анна Ахматова. «Восстань, пророк, и виждь и внемли…» – Александр Пушкин. «А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейтах водосточных труб…» – Владимир Маяковский. Это не рецепты, это – лекарство, это – Врубелевская «Роза в стакане». Из-за одной этой работы я мотался в Третьяковку. Да и много из-за чего. Ради «Голгофы» Николая Ге, которая завершила для меня всё христианскую живопись. Свой роман я завешу. Он уже в сознании моём. А довести его, как говорил Поликлет, «до ногтя», обязывает подвиг моей мамы, согревавшей собственным телом меня с братом в блокадном Ленинграде. Собственным телом… Собственным телом… Собственным…
То, что написал, перечитывать не буду, иначе никогда не закончу.
Дорогая Лада, я с вами!