Юлия Ольшевская-Хатценбёллер, поэт, певица, искусствовед, доктор философии. Печаталась в России, США, Германии. Автор — семи изданных книг и монографии «Личность Серебряного века: культура, философия, универсализм и музыкальный синтетизм как творческий принцип.
Лада Баумгартен: Юлия, у вас очень непростая фамилия – я бы сказала, сложная: Ольшевская-Хатценбёллер. Хатценбёллер – это по мужу? Расскажите, пожалуйста, как вы оказались в Германии?
Юлия Ольшевская-Хатценбёллер: Да, Лада, это действительно не самая простая фамилия, но, на мой взгляд, она вполне адекватно отражает мою не совсем обычную личную и творческую историю. Первый поэтический сборник «Цвет моря» был опубликован под другой фамилией, последующие книги были изданы уже под именем Юлия Ольшевская («Пролог», изд. «Вагриус», «День в Лиссабоне», изд. «Летний сад», Москва, «Post Scriptum», Санкт-Петербург). Позднее мой профессор Horst-Jurgen Gerigk, ученик Дмитрия Чижевского и Hans-Georg Gadamer, посоветовал мне взять двойное творческое имя, что я и сделала, присоединив фамилию по мужу – Хатценбёллер. Как видите, учитывая практически сверхзвуковую скорость смены фамилий, совершенно явственно прослеживается «историческая» параллель с легендарным киногероем Штирлицем))
В Германии я оказалась по делам аспирантуры, затем вышла замуж и осталась здесь жить.
По сути, обыкновенная история, и в данном случае не требуется даже перефразировать великого классика романного жанра – Ивана Гончарова, творчество которого так любит и ценит профессор Horst-Jurgen Gerigk, автор десятков книг и монографий о русском искусстве и литературе, у которого мне посчастливилось учиться.
Но всё, что вписано в неё – в эту «Обыкновенную историю» – счастливая и беззаботная молодость, путешествия, строгий Лиссабон и вальяжная Валенсия, манящие светом города Тосканы и удивительный Париж, непрерывное творчество, весёлая и слегка богемная студенческая жизнь в старинном немецком городке, полном тайн… Словом, всё, что, так или иначе, осталось «за кадром» моих гейдельбергских и марбургских стихотворений, думается, нашло своё отражение в новом романе «MUSEUM», что сейчас иллюстрируется талантливым художником Сашей Капитановским.
Именно так, в качестве проективной модели, воспринимали искусство творцы Серебряного века Вяч. Иванов, А. Скрябин и А. Белый, в таком контексте хотелось бы продолжать воспринимать его и всем нам, поддерживающим и чтящим традиции символизма. Для меня же, как для искусствоведа, специализирующегося в области исследования русского искусства конца XIX – начала XX вв. тема жизнестроительства, т.е. искусства, ставшего жизнью, проникающего в жизнь, особенно актуальна.
Лада Баумгартен: Как-то вы изменились в эмиграции?
Юлия Ольшевская-Хатценбёллер: Думается мне, нет, ведь основа наших личностных качеств формируется в глубоком детстве, в период до 3-х лет, это – как матрица, заданная Господом, семьей, родителями, всем нашим окружением. Ещё в детстве и юности заметила, что для меня, например, не столь уж важно мнение незнакомых, чуждых мне людей, и посейчас всё осталось по-прежнему.
Могу сказать, процитировав свой роман «MUSEUM», что Серебряный век это мой – Instagram.
Признаюсь честно, что никогда не буду переживать из-за «клиповой» популярности в Instagram или Facebook (сразу хочется подобрать другое слово, убрав первую букву)), или же, наоборот, недостаточного отклика на мои поэтические работы.
Миллионы лайков, тысячи просмотров… Смешно. В конце концов, поэзия – это частная история, как об этом прекрасно сказано в блестящей, выстраданной и глубокой Нобелевской речи Иосифа Бродского. На мой взгляд, в настоящих, подлинных стихах – которые суть молитва, беспристрастный разговор с Творцом – проявляется главное, что заложено в Творческой личности, и разговор этот не требует ни свидетельств, ни судей. Как сказано в одном из моих стихотворений: «Даётся Музыка и все слова даются/ До Времени…».
И это действительно так. Поэтому и должно ценить тот дар, что дается от рождения, – это такая редкость! – но для совершенствования которого требуются воля и постоянное сосредоточение. А ещё – долгая, полная самоограничения, ежедневная литературная работа, по слову классика, те самые «невидимые миру слёзы», о которых читатель может и не подозревать.
И все же, признаюсь, мне по-настоящему дорого, когда люди, которых я считаю великими – писатель Владимир Войнович (увы, не столь давно ушедший от нас), поэты Юрий Кублановский, Евгений Рейн и Александр Кушнер, литературные друзья Бродского, составлявшие некогда поэтическое окружение поздней Ахматовой, отмечают мои стихи и находят нечто подлинное, новое и интересное для себя в них.
К слову, в книге «ARS MUSICA », что готовится к изданию в вашем замечательном STELLA-Verlag, будут опубликованы их благожелательные отзывы о моих стихах, что, конечно же, является своего рода авансом на всю последующую литературную жизнь, для меня действительно ценно мнение профессионалов о моем творчестве.
Кроме того, пользуясь случаем, хотела бы ещё раз поблагодарить лично вас, Лада, за интерес к моему творчеству, отраженный в результатах нескольких международных литературных конкурсов («Хранители наследия в действии», «Русский STIL-2019»), и за активное и плодотворное сотрудничество, результатом которого, как надеюсь, станет выход моего нового сборника.
Лада Баумгартен: У вас высшее филологическое и музыкальное образование. А кого в вас все-таки больше: филолога/литератора или музыканта?
Юлия Ольшевская-Хатценбёллер: Вы знаете, Лада, зачастую очень трудно определить, какая же из составляющих «синтетической» творческой личности – литературная, художественная либо музыкальная – определяет ее духовную основу в большей степени.
По первому образованию я действительно филолог и литературовед, мне посчастливилось учиться у выдающихся профессоров и литераторов нашего времени – Horst-Jurgen Gerigk в Германии, и у моего дорогого, драгоценного Друга и Учителя Ю. В. Шатина, у В. И. Тюпы, Ю. М. Чумакова, В. А. Куллэ в России. Доцента кафедры славистики Heidelberg Uni, М. В. Безродного, ученика Ю. Лотмана, я имею честь также именовать своим ментором, поскольку все его замечания в области науки, связанные с диссертацией, или высокого стихосложения, теории стиха для меня – поистине бесценны, поэтому мне бы хотелось в своем интервью сказать об этом человеке несколько благодарных слов.
Михаил Владимирович Безродный, к слову, ученик легендарного Юрия Лотмана, выпускник Тартуского университета, преподававший в свое время в Harvard University – удивительный, талантливейший человек, прививающий студентам разных стран любовь с русскому слову (это актуально особенно сейчас, когда немецкая славистика переживает не лучшие времена), а творческое общение с ним – редкое счастье! Hе забыть наши замечательные Sprechstunde в стенах славного университета, многочасовые творческие беседы о поэзии, о Бродском и Мандельштаме, а ещё, конечно же, «разбор полётов», т. е. новых, возможно, ещё вчера написанных стихов, неповторимую университетскую атмосферу.
Однако помимо стихосложения, занятий на факультетах филологии, философии и теории искусства, меня всегда интересовало ещё и творчество, так сказать, «в чистом виде», что нашло отражение в серии проведенных мной концертов классической музыки и литературно-музыкальных вечеров и, помимо этого, в более чем 10-летнем периоде певческой работы в церкви. В свое время я окончила Новосибирскую государственную консерваторию (академию) им. М. И. Глинки как оперная певица и преподаватель академического пения, давала концерты в России (Москве и Новосибирске) и, позднее, в Германии. Сейчас, в связи с выходом нескольких книг, акцент естественно сместился в сторону поэтического творчества, но я постараюсь наверстать и вернуться в певческой деятельности немного позднее.
Знаете, Лада, когда так долго занимаешься музыкой (с пяти лет) и искусством в целом, порой возникает чувство перенасыщения прекрасным. Столько уже всего было на сцене, столько концертов, своих и чужих, вошло в твое подсознание… Мне особенно памятен коллектив старинной музыки «Tallis Scholars» («Школяры Томаса Таллиса», выдающегося английского композитора XVI века, много сделавшего для развития хоровой музыки) во главе с их бессменным руководителем, дирижером Peter Philips, блистательные мастер-классы и репетиции которого мне посчастливилось посетить в Новосибирске в начале 2000-х…
Памятна мне и поездка на концертную премьеру легендарного коллектива по личному приглашению Петера Филипса, творческое общение с маэстро в Москве; их блистательный концерт в Бетховенском зале Большого театра, где прозвучали произведения Monteverdi, Allegri, Thomas Tallis, William Byrd…
Вполне понимаю, тогда это было ново для «академической» Москвы… Как ни странно, но в то время именно Новосибирск находился на передовых позициях, многие мои коллеги-музыканты просто бредили идеей аутентичного исполнительства (т. е. максимально приближенного к историческому, включая набор музыкальных инструментов, динамические оттенки, особенности голосоведения etc). К слову, Курентзис со своим коллективом «Musica Aeterna» появился много позднее, на уже, так сказать, подготовленной почве, а тогда тон задавали замечательные филармонические коллективы, в частности, ансамбль старинной музыки «Маркелловы голоса» во главе с И. Тюваевым, пригласившим дирижера Peter Philips в Новосибирск для проведения совместных репетиций и концертов.
К слову, мне тоже довелось сотрудничать с коллективом старинной музыки «Маркелловы голоса» и исполнить несколько сольных партий на академических концертах, включая довольно сложную партию Музыки из ранней оперы Монтеверди. Кроме того, я достаточно много выступала и с собственными концертами или сольными литературно-музыкальными вечерами, включающими в себя не только романсы, но и стихи.
Одна из самых интересных, необычных и надолго запомнившихся слушателям концертных программ, по интересному совпадению, состоялась именно в Немецком Доме г. Новосибирска, где в первой части прозвучали арии и романсы русских, немецких и итальянских композиторов (Бах, Вивальди, Чайковский, Рахманинов), а во второй части я наизусть читала стихи в музыкальном сопровождении.
Концерт получился действительно успешным, но некоторых моих коллег-музыкантов, побывавших на этом концерте, очень удивило, «как это я так быстро переключаюсь».
Действительно: только что на сцене стояла юная академическая дама в строгом концертном платье и хорошо поставленным голосом исполняла сложнейший романс «Крысолов» Сергея Рахманинова, а после небольшого перерыва перед слушателями представала романтическая поэтесса à la Tsvetaeva, совершенно в другом образе и наряде, этакая богема, и, по отзывам, «совершенно другой человек».
Вполне допускаю, что для кого-то это было удивительно, но, благодаря поддержке родителей и своим выдающимся учителям, я получила достойное академическое образование, и для меня, поверьте, это всё естественно, и не столь уж сложно. Хотя повторять сей эксперимент – по причине серьёзной нагрузки на голос – никому не советую, не для слабонервных.
В сущности, всё это – Поэзия, Музыка, Наука – просто мои роли, знаковые ипостаси, моя персональная «И-Цзин», Книга перемен.
Лада Баумгартен: Юлия, вы кандидат искусствоведения – что, насколько я понимаю, равнозначно доктору философии. А на чем вы специализируетесь? Какие самые значимые темы в ваших исследованиях и почему?
Юлия Ольшевская-Хатценбёллер: Главная и основная тема – таинственный и прекрасный, так до конца не разгаданный и нежно любимый мной Серебряный век.
Надеюсь, Вы согласитесь со мной, Лада, что русское искусство Серебряного века, соединившее музыку, литературу, живопись и духовно-философские воззрения в плоскости синтетического искусства Grand Art, или «синтеза как целевой программы всех видов искусства» – поистине уникальное явление мировой культуры. Сложное, противоречивое, неоднозначное, и по масштабам художественной реализации сопоставимое, пожалуй, лишь с искусством европейского Возрождения – искусство Серебряного века, думается, и сейчас, когда появилось так много новых и интересных работ, является перспективной и актуальной областью исследования.
Должна сказать, что в своей научной работе по данному периоду русского искусства я исхожу прежде всего из того, что в рамках культурного диалога конца XIX – начала XX возникает особый художественный язык, в контексте постбахтинской традиции получивший статус одного из измерений Серебряного века, и объединяющий языки различных видов искусства – музыки, поэзии, живописи и философского знания.
Данный язык в контексте культуры проявляет себя как имманентное образование и как набор индивидуальных речевых кодов и смыслов, связанных, прежде всего, с личностным началом носителей культуры. Художественное пространство Серебряного века действительно представляет собой яркий союз философов, музыкантов, художников, литераторов, и именно на границе различных искусств – некоей метаязыковой границе – возникают универсальные категории, своего рода маркеры художественной культуры Серебряного века.
Слово также стало маркером культуры.
Именно Слово, а вслед на ним и его носитель, Автор современного романа, определяет своего Героя, соотносит новые смыслы и реалии и зачастую трансформируется в сознании читателя в зависимости от его культурной и языковой компетенции.
Так происходит сейчас, в эпоху слома устоев и массового бегства читателя «в виртуал», к электронным библиотекам, так было и в другую переходную эпоху – эпоху Grand Art, несущую в себе идеи художественного синтеза и диалога культурных эпох. В то время именно Личность бердяевского образца являлась живой, постоянно развивающейся частью трансмедиального логико-культурного диалога, возникающего через ничем не ограниченный выбор индивидом своего пути.
Так, развивая мысли М. М. Бахтина и Х.-Г. Гадамера, выдающиеся педагоги В. С. Библер, Ю. В. Шатин, профессор Heidelberg Uni Horst-Jurgen Gerigk, профессор Московской консерватории им. П. И. Чайковского К. В. Зенкин, у которых мне посчастливилось учиться, актуализируют идею культуры как особого «социума», в котором индивиды эпохи, нам современной, и различных эпох – от Античности и Средневековья до Нового и Новейшего времени могут общаться между собой именно как Личности, вступая в экзистенциальный диалог по последним вопросам бытия.
Но, знаете, Лада, для меня Серебряный век – это не только диалог с великими, но и высокая «школа», особая ступень, попав на которую, уже не хочется «сползать» вниз и становиться менее требовательным и более снисходительным к собственному творчеству. Я не могу сказать, что всё, что я читаю в последнее время, является для меня литературой.
Стихи – ведь это не только про рифмы и ритм. Это – поле высокого напряжения, сложное и опасное, единожды попав в которое, человек становится иным, у него может измениться вся жизнь. И мне кажется, что мы должны быть более требовательны и к себе, и к другим, понимая, какие огромные и великие традиции, какое богатое культурное наследство нам оставлено поэтами Золотого и Серебряного века.
Лада Баумгартен: Вы защитили диссертацию по Серебряному веку. Если верить легенде, эту золотую страницу русской культуры назвал «серебряным веком» философ Николай Бердяев. Сама же поэзия «серебряного века» отмечена беспримерным в истории культуры духовным всплеском. Согласны ли вы с этим?
Юлия Ольшевская-Хатценбёллер: Да, действительно, автор термина Николай Бердяев, и то был подлинный всплеск духовной культуры – русской и одномоментно немецкой: чем иначе объяснить множественные российско-немецкие культурные коллаборации, включая не только журнал «Труды и дни», но также и всю обширную и многостороннюю культурную и общественно-просветительскую деятельность издательства «МУСАГЕТ», созданного Н. Метнером при активной финансовой поддержке из Германии.
А сотрудничество университетов – Москвы и Марбурга, Санкт-Петербурга и Гейдельберга, а стажировки студентов – Пастернака, Мандельштама и великого множества других! И все это – на фоне духовного декаданса и угасания духовной культуры в общемировом контексте. Взлёт был перед войной, и совсем недолгим. Жаль…
Но именно этот, сколь яркий, столь и краткий период культурного сотрудничества России и Германии в очередной раз показал, насколько близки в духовном плане друг другу русские и немцы, и, несмотря на все тёмные страницы истории, нам необходимо об этом помнить.
Надо также отметить, что синтез искусств как программная цель эстетики символизма, аналогичная программным задачам параллельных fin de siècle – в литературе, Art Nouveau, Secession и Jugendstil – в архитектуре и живописи, побуждал художников Серебряного века к многосторонней и чрезвычайно активной творческой деятельности, направленной на преображение жизни во всех ее проявлениях и компонентах, включая область не только высокой, но и бытовой культуры.
Однако помимо этого, за ярким фасадом синтеза всех искусств – или Grand Art – обнаруживался целый комплекс не только художественно-эстетических, но и важнейших этических задач, связанных с духовным преобразованием и совершенствованием самой человеческой сущности, поисками нового жизненного и «жизнетворческого» идеала, способного быть воспринятым в контексте эпохи начала XX века, наполненной «катастрофическим» ощущением грядущих социальных сдвигов, потрясений и перемен.
Мы тоже живем с постоянным ощущением перемен. Иногда эти перемены напоминают порывы свежего горного ветра, а иногда – подобны движению тектонических платформ.
Но, как представляется, именно теперь настало время, когда на смену прежним должен прийти новый Герой, а вслед за ним – и новый Автор, позиционирующий себя в пространстве культуры как ее продолжатель и носитель ее извечных ценностей.
К огромному сожалению, ритм современной жизни таков, что на поэзию, на неторопливое и уютное ежевечернее чтение за столом, освещенным зелёной лампой, столь поэтично воспетой Булгаковым в романе «Белая гвардия», у многих просто не остается времени – к сожалению, век двадцатый, век девятнадцатый давно скрылись в призрачной и туманной дали ушедших столетий.
Большинство современных студентов вообще не имеют домашних библиотек, предпочитая всю необходимую для учебы и работы литературу держать в бумажных и электронных постраничных копиях, в каких-то очень усеченных и сокращенных вариантах.
Думается, от этого страдает, прежде всего, мышление, становясь нечётким, нелогичным, каким-то фрагментарным – и поневоле задаёшься вопросом: в стремлении унифицировать и в определенном смысле упростить жизнь, не обкрадываем ли мы самих себя?
Разумеется, молодежь всегда стремится быть «в тренде», – и это нормально, – потому предпочитает электронные библиотеки и электронные носители бумажным.
Главное, как мне кажется, чтобы в погоне за новизной не было утрачено главное – интерес к литературе, вера в ее духовную мощь и целительную нравственную силу.
Лада Баумгартен: Интересно, что, когда мы говорим о веке – то проводим параллель длиною в столетие. Тем не менее, принято определять границы «серебряного века» всего лишь четвертью столетия: 1890-1913 годы. Однако с обеих сторон и эти границы весьма спорны. За начало обычно принимается середина 1890-го – Мережковский и ранний Брюсов. На вопрос: «Когда закончился «серебряный век»? обычно отвечают: «25 октября 1917 года». Кто-то назовет 1921-й – отмеченный гибелью Блока и Гумилёва. Но в тоже время к поэтам «серебряного века» относят Ахматову, Мандельштама, Пастернака, Цветаеву, которые создавали свои стихи и после 1920-х, и после 1930-х годов. Может быть, отнесённость того или иного поэта к «серебряному веку» правильнее определять не датами, а поэтикой? Как вы считаете?
Юлия Ольшевская-Хатценбёллер: Лада, судите сами: творческое пространство Серебряного века – сравнительно небольшого отрезка времени, насчитывающего едва ли три десятилетия – волшебным образом сумело вместить в себя динамику развития пяти, или даже шести творческих поколений, включая старших символистов, воспевающих декадентские настроения: «Я умереть хочу весной… (Лохвицкая) – Дмитрий Мережковский, Валерий Брюсов, Федор Сологуб, затем пришло время младших символистов, когда в начале 1900-х на литературную авансцену вышли последователи философа-идеалиста и поэта Владимира Сергеевича Соловьева: Андрей Белый (Борис Бугаев), Александр Блок, Сергей Соловьев, Эллис (Лев Кобылинский), Вячеслав Иванов.
А ведь были еще и акмеисты, футуристы, имажинисты…
Словом, это было удивительное, пропитанное ощущением перемен время… Оно было ярким, словно хвост гигантской Жар-Птицы, переливающийся всеми оттенками цветового спектра, именно поэтому мы до сих пор не можем забыть о нём, хотя нам на память от того удивительного полета Жар-Птицы осталось немногое.
И сравнение это с Жар-Птицей не удивительно – столь изысканна палитра художественных направлений и стилей – от символизма как части эпохи модерна до авангарда, столь широка галерея поистине уникальных творческих личностей – В. Соловьев и Д. Мережковский, А. Скрябин и Вяч. Иванов, А. Белый и А. Блок, Ф. Шаляпин и М. Врубель, участники «Мира искусства» и представители «Голубой розы».
Не забудьте и «Ballets russes», знаменитые «Русские сезоны» в Париже, когда европейская публика замерла в восхищении от рафинированного, тонкого, глубочайшего русского искусства, продемонстрированного на театральных подмостках. М. Фокин и С. Дягилев, А. Павлова и В. Нижинский, Т. Карсавина и М. Кшесинская. А еще – непередаваемое по масштабу творчество музыкального гения Стравинского!
Серебряный век – как истинное возрождение, ренессанс русского искусства, неповторимое, яркое, наполненное особой духовной, интеллектуальной и творческой свободой – вызывает искреннее удивление и восхищение, и вовлекает современную личность, мыслящую категориями культуры, в бесконечный – длящийся от Античности и Средневековья до Нового и Новейшего времени – диалог культур. Структура мышления личности, существующей на рубеже XX и XXI вв., пребывающей в сферах культуры и искусства, и наследующей лучшие традиции Серебряного века, основана на том, что ценностные и духовные «спектры» различных форм культуры, идеи, «символы» и «образы» сосредоточиваются в едином сознании и требуют от человека не однократного и однозначного выбора, но постоянного «духовного напряжения», взаимодействия и глубинного диалога об абсолютных и непреходящих вопросах бытия. И думается, это имеет свое обоснование.
Но… кто же сейчас читает Лохвицкую и Северянина, труды Вяч. Иванова и А. Белого? Кто помнит о Метнере и Пашуканисе? Только специалисты, кандидаты и доктора искусствоведения, вроде меня.
Если мы их не читаем – они бессильны. Вот и получается, что в ладони остается лишь выцветшее, тонкое, ломкое перышко из переливающегося всеми красками хвоста этой удивительной Жар-Птицы, образа знаменитой оперы Игоря Стравинского, имя которой Серебряный век.
Поэтому повторюсь, настало время перемен и начала нового этапа в культуре!
Лада Баумгартен: Одна из особенностей поэзии Серебряного века – использование мистических смыслов, символов. Поэзия Серебряного века трагична, пропитана ощущением вселенской катастрофы, мотивами разрушения и увядания – отсюда термин «декаданс». Но окончание – это всегда и начало, и в сознании поэтов Серебряного века присутствует предчувствие начала новой жизни. А вам не кажется, что в современной поэзии нередко присутствуют те же элементы?
Юлия Ольшевская-Хатценбёллер: Пожалуй, как раз современная поэзия – это один сплошной «декаданс», куда там Бальмонту и Лохвицкой! Почитаешь такого современного автора – просто страшно, а порой и душно становится: и как люди живут с таким грузом в душе? Может быть, я резка, но нельзя анамнез некоего душевного недомогания выдавать за вдохновение. А ведь таких авторов масса и на Фейсбуке, охотно печатают их и в журналах. Зачем, кто их читает? Такие же сумасшедшие?
А если серьёзно, то термин «декаданс» в отношении эпохи рубежа вполне справедлив, однако поэзия Серебряного века зачастую носит амбивалентный характер. Она вся пропитана ощущением надвигающихся перемен, но для кого-то эти перемены являются «Золотом в лазури», свободным, не ограниченным ничем полётом, а для кого-то (в зависимости от типа творческой личности, в своей диссертации я пишу об этом) – подлинной драмой.
Однако присутствие Музыки, как особого языка искусства, и музыкальности, разлитой в стихах многих поэтов Серебряного века, как мне кажется, служит объединяющим началом, освобождая их труды от «мажора» и «минора», устремленности к светлому началу и декаданса, ведь в музыкальных произведениях эти переходы так естественны!
Вспомним высказывание Бальмонта, одного из поэтов старшего поколения символизма: «…Я показал, что может сделать с русским стихом поэт, любящий музыку. В них есть ритмы и перезвоны благозвучий, найденные впервые…» А еще он писал о том, что начинающему поэту нужно: «…уметь в весенний свой день сидеть над философской книгой и английским словарём, и испанской грамматикой, когда так хочется кататься на лодке и, может быть, можно с кем-то целоваться. Уметь прочесть и 100, и 300, и 3.000 книг, среди которых много-много скучных. Полюбить не только радость, но и боль. Молча лелеять в себе не только счастье, но и вонзающуюся в сердце тоску».
Вот вам и декаданс! Лучше ведь не скажешь!
Лада Баумгартен: А ваша собственная поэзия имеет подобные отголоски?
Юлия Ольшевская-Хатценбёллер: Думаю, «декаданса» во мне мало, но об этом лучше судить не мне, а моему читателю.
Лада Баумгартен: Кто из поэтов – ваши кумиры?
Юлия Ольшевская-Хатценбёллер: Вначале – позволю себе классическую цитату: «Не сотвори себе кумира/ Но верный сердцу одному, я был готов все блага мира/ Отдать кумиру моему…». Мне никогда не казалось, что кумиры необходимы, ведь если в сердце человека есть Бог, то иные кумиры ему не нужны.
И все же, следуя вашей редакции, мои «кумиры», а точнее, взыскательные учителя, добрые друзья – Борис Пастернак, Осип Мандельштам и Иосиф Бродский. Мне по душе их философско-художественный универсализм, высокий личностный стиль, рыцарство в поэзии и в жизни, и, самое главное, отсутствие каких бы то ни было предрассудков, в особенности, творческих (вспомним «Охранную грамоту» Пастернака), отсутствие клише, столь раздражающих читателя.
Ещё одно, очень важное качество: ощущение «себя в мире» как на собственной даче или, скорее, в королевской резиденции – где бы они не оказывались, они исполнены достоинства, а их внутренний камертон чист, звонок и неизменен: «Мне снилась осень в полусвете стекол/Друзья и ты в их шутовской гурьбе…», «Человек родится, жемчуг умирает…», «Город Лондон прекрасен, в нем всюду идут часы…»… А помните пастернаковскую «Осень»: «Осень. Сказочный чертог, всем открытый для обзора, просеки лесных дорог, заглядевшихся в озёра»… А его же гениальный «Дождь», там, где веет волной нового чувства, плещется и сияет… «омытый мглою липовой, садовый Сен-Готард»!
Волшебные, любимейшие строки! Думаю, что подобно благодарной и почтительной ученице, буду читать и следовать этим «поэтическим путеводителям» всю жизнь, где бы я ни оказалась – в Лондоне, Ницце или Сен-Готарде.
Лада Баумгартен: А когда и при каких обстоятельствах вы поняли, что вы тоже поэт?
Юлия Ольшевская-Хатценбёллер: На лабораторной по старославянскому языку. В огромной аудитории было очень душно, все студенты галдели ни о чём, и, среди всеобщего шума и веселья, вдруг настал момент, когда мне захотелось написать стихотворение о Венеции. Я буквально залпом, не задумываясь ни одной минуты, записала три строфы в учебной тетради, и позднее оно вошло в мой первый сборник «Цвет моря».
Лада Баумгартен: Ваше первое произведение было о чем?
Юлия Ольшевская-Хатценбёллер: Как я уже ответила, о Венеции:
Сто веницейских островов утонет
Во мгле ночной.
Хрустальный влажный шар в моих ладонях,
Весь шар земной.
Клубящаяся над материками
Вода, вода…
По мостику с прозрачными краями
Приду сюда.
Любимою – насмешливой и звонкой –
Родною став!
Подарок твой – цветок с прожилкой тонкой –
Меж тайных глав.
Лада Баумгартен: Вы пишете о любви?
Юлия Ольшевская-Хатценбёллер: Должна сказать, что не столь много, как другие женщины-поэты.
Признаюсь, что для меня много важнее любить и быть любимой в жизни, чем создавать об этом прекрасном чувстве пространные поэтические опусы.
Моя тема иная – человек и мироздание, человек в пространстве культуры, человек и природа. Как можно видеть, многолетний опыт изучения текстов древнекитайской философии, включая «Дао-дэ-цзин» и тексты Конфуция, даром не прошел.
Лада Баумгартен: Что для вас любовь?
Юлия Ольшевская-Хатценбёллер: Опыт и самопожертвование.
Лада Баумгартен: Бывают ли моменты, когда вас покидает вдохновение и вы теряете веру в себя?
Юлия Ольшевская-Хатценбёллер: Думаю, с этим явлением в той или иной степени сталкивается подчас любой творческий человек, но, должна признаться, у меня эти моменты, слава Богу, не столь уж часты.
Лада Баумгартен: Каким способом вы восстанавливаетесь?
Юлия Ольшевская-Хатценбёллер: Я просто переключаю свое внимание на что-то иное. Семья, друзья, путешествия – Париж, Валенсия, города Италии, да просто – прогулки на свежем воздухе среди солнечных виноградников Weinberg… Что может быть приятнее? А иногда для меня лучшим способом восстановления служит чайная церемония в лучших китайских традициях. К слову, мои родные и друзья очень любят блинчики по старинному бабушкиному рецепту, которые я готовлю. Летом я подаю их со свежей клубникой и мороженым, обычно всё сметается со стола за пару минут!
Очень люблю рисовать в стиле китайской классической живописи – тушью.
Один добрый знакомый, профессор из Бельгии и большой поклонник моего творчества, привёз в подарок из Пекина драгоценность – настоящую нефритовую печать, где известный мастер резьбы по камню выполнил иероглифическую надпись – мое имя и титул. Так что теперь новые живописные работы, выполненные по всем правилам, с печатью автора, выглядят вполне аутентично!
Лада Баумгартен: Чем вы любите заниматься в свободное время?
Юлия Ольшевская-Хатценбёллер: Встречаемся с друзьями, готовим вместе блюда по итальянским рецептам, веселимся, все вместе ходим на прогулки в Odenwald, любуемся природой – особенно это прекрасно летом и осенью! Зимой любимейшие занятия – подготовка и встреча Рождества, где-нибудь в деревеньке Osttirol. В общем, «будни и праздники», всё точно по Шмелёву.
Лада Баумгартен: Чего бы вы никогда не сделали в жизни?
Юлия Ольшевская-Хатценбёллер: Сложно ответить на этот вопрос. Пожалуй, опыт предательства в любви был бы мне чужд.
Лада Баумгартен: Что бы вы пожелали читателям нашего с вами интервью?
Юлия Ольшевская-Хатценбёллер: Ценить и любить свои семьи, правильно, и в хороших традициях, воспитывать детей, ценить учителей, а ещё – любить Русское Слово, русскую речь, потому что всё пройдет, а это – непреходяще, это – на века. И прошу считать мои слова манифестом!